Трудная година

— Думаю о том, что тете Фене будет очень трудно.

— Я не об этом...

Старик, видно, хотел что-то сказать, но — или не был уверен в своей правоте, или боялся, что его неправильно поймут. Он стоял вполоборота к Кравченко, комкая рукой покрашенную в красный цвет марлю, которой были заве­шены двери.

— Я догадываюсь, кто мог донести на тетю Феню. Мы встретили на бирже двух пареньков... Я сказал ей — не подходи, но она перебросилась с ними двумя-тремя слова­ми, они вышли на крыльцо, и она с ними. Потом они втро­ем сидели и разговаривали. Мне она потом сказала — хоро­шие ребята, хотя немного испорченные семьей. Но они ненавидят немцев... Аккурат они и засыпали, больше некому.

— Неприятные?

— Вот не знаю, как сказать, но думаю так... Какие-то они... фальшивые... бакены на лице, а сами лица — как после попойки. Что-то слишком быстро они согласились со старухой, ухватились за нее, как раки клешнями... Бы­ло бы интересно проверить, не придут ли они на квартиру к куме.

— Договорись с этой, что принесла ключ, я посижу у нее в садике, послежу через изгородь... На солнце ногу погрею.

— Лучше бы Казика...

Кравченко взял костыли.

— Нет, Казика не следует отвлекать всякими мелоча­ми. Пусть идет к Дробышу, там поможет.

— Боюсь, как бы и они не засыпались.

Кравченко встал с кровати, на которой он сидел, опер­ся на костыли.

— Трусливых зайцев только и ловят... Ты, отец, лучше передай, что в тетиной хате карантин...

Огородами они прошли в небольшой садик. Феофил отправился в хату — поговорить с хозяйкой. Оттуда он принес постилку и подушку в красный горошек.

— Так я могу и заснуть...

— Думаю, сюда не придут. Иначе не стали бы заби­рать ее... — Феофил достал из кармана кисет и высыпал весь табак на уголок разостланной на траве постилки.— Может, и курить нечего...

— Спасибо, отец.

Старик наклонился, чтобы подлезть под жердку. За изгородью остановился. Из-под бровей глянул на Кравченко.

— Еще вот что скажу... только ты не подумай чего... Не приходи к нам домой, заночуй здесь. Хозяйка — вдова, дочка у нее маленькая, здесь тебе будет хорошо. За мной тоже могут прийти.

— Неужели ты...

Кравченко посмотрел старику в глаза, и тот не отвел взгляда.

— За куму я спокоен... Однако мы с нею часто ходили вместе... Если следили — могут и меня взять. Мы — как-нибудь, а ты — командир... Нас не будет, будут новые, и для этих новых опытный командир — находка...

И Феофил пошел в сторону дома. Шел он медленно, опустив голову, как человек, занятый сложными, неразрешимыми проблемами. Вернулся на свой огород, приблизился к калитке и увидел: на крыльце стоит немец с автома­том. Немец смотрел на ворота, на улицу. Бежать еще не поздно — немец его не заметил... Феофил прошел в садик соседа и через него вышел на улицу. Она лежала перед ним, вся залитая солнцем. И — ни души. «К кому зайти, кого попросить, чтобы предупредили сына, товарищей»,— думал Феофил. Вдруг он заметил: в тенечке лежит хлоп­чик, Юрка.

— Юрка! — окликнул его Феофил.

Хлопчик вскочил, подбежал к нему.

— За мною пришли фрицы, понимаешь? Я пойду в ха­ту, они меня заберут, конечно. А ты беги по соседям и кричи: Феофила арестовали!.. Пусть знают.

— Да зачем же идти, деда? Ты беги!

Черные угольки глаз — напряженно-недоуменные.

— Нет, сынок, так надо.

И он медленно направился к своей хате. И был ужо возле ворот, когда услыхал, как Юрка тоненьким голоском кричал: «Тетка! Тетечка! За Феофилом фрицы приехали!» И дальше, дальше — «Фрицы приехали!» С облегчением додумалось: теперь знают, значит — предупредят. И вошел во двор.

VII

Вера пишет декорации. Через стеклянный потолок льет­ся свет, в комнате, над которой яркое голубое небо, светло и радостно. Немного поодаль от нее стоит обер-лейтенант, покачиваясь на каблуках блестящих сапог. Он тщательно выбрит, надушен, предупредительно внима­телен.

— Не кажется ли вам, что светлый тон этих полотен при электричестве будет казаться холодным?

— Нет,— отвечает Вера,— светлый тон дает ощущение простора. Я так и думаю: много света, солнца, прозрачный воздух, бесконечность... На таком фоне и должно прохо­дить действие пьесы...

— В драме — любовь...

— Сначала радость, песня, торжество, гимн, любви.

— Извините, как раз потому я и думаю, что ваши де­корации не отвечают теме...

— Почему?

Она даже перестала писать. В сером халатике, с кистью в руках, с шапкой каштановых волос...

— Любовь... Здесь не должно быть много света и про­стора... Один на один... Маленькая комната, уютная, она — хозяйка. Мужчина приходит к ней, как господин к неволь­нице. Невольниц не содержат там, где много света... Кра­сивые невольницы — аксессуар интимного, замкнутого уголка, золоченой скорлупки.

— В пьесе героиня — не невольница. И не аксессуар.

— Женщина... Каждая женщина — невольница.

Вера смотрит на это лицо, выбритое до блеска, на лег­кую улыбку на тонких губах большого рта.

— Я очень ценю вашу компетентность в искусстве, однако не разделяю ваших взглядов,— говорит она и чув­ствует — скажи он еще слово, и она не сдержится.

Но вот послышались шажки «князя». Хорошо, что он пришел.

— Вера Васильевна! Успеете?