Трудная книга

Ну, здесь, кажется, можно сделать первый привал. Правда, сделано пока лишь несколько шагов к тем мало исследованным берегам «черной Арагвы», к которым мы решили держать путь, а может быть, даже еще и не сделано, а только намечен маршрут и облюбован камень, на который можно уверенно поставить ногу без боязни, что он пошатнется. Этот камень — любовь к человеку, вера в его силы и возможности и борьба за его честь и достоинство. Этот камень — коммунистическое отношение к жизни и друг к другу. И тогда обнаруживают свою несостоятельность и обывательское раздражение и озлобленность, и казенное умиление перед казенным «бла-алепием», и легкость мысли, и трусость мысли, и леность мысли, не способной понять всю сложность жизни, не желающей проникнуть в суть вещей, понять их и исследовать. А между тем без этого нельзя трогаться дальше, без этого, вообще, ничего нельзя ни понять, ни решить, ни сделать.

ЧАСТЬ II

На подступах

Итак, будем исследовать. Есть такой афоризм: «Оборона города решается на подступах». «На подступах», и притом иной раз на очень дальних, решается и судьба человека. Вот мы говорим: характер. А в чем истоки его, от чего он зависит и как складывается? Исследовано ли это в достаточной степени? Наследственность? Может быть. В какой-то мере, даже несомненно. В какой? Ведь если только наследственность, тогда от одной яблоньки падает одно яблочко, от другой — другое, и вся жизнь попадает «на круги своя», приобретая безнадежный и безрадостный смысл.

Вот два маленьких, случайных наблюдения:

Вагон поезда. У окна сидит молодая мать с ребенком на руках. Она вся светится счастьем. Ребенок начинает вводить ручонкой по стеклу, ему весело, она таким же веселым и счастливым голосом говорит ему:

— Ну зачем? Ну зачем ты, голубенький мой? Смотри, какие ручки стали грязные. У, какие они бябякие, какие нехорошие они стали, эти ручонки.

«Голубенький» мал, он еще не говорит и, конечно, не понимает слов матери, но он чувствует их. Тон ее голоса, ее безграничная, идущая из глубины души нежность, несомненно, понятны ему, и добрым, мягким светом освещается мир, в котором он начинает свою жизнь.

А вот другое. Московская булочная, в очереди в кассу стоит молодая женщина, около нее маленький, лет четырех, мальчик. Пока она платила деньги, мальчик отошел к окну и смотрит оттуда на улицу. Мать спохватилась, окрикнула его, а увидев, заругалась:

— Ну куда ты ушел? Ну что за ребенок такой? Господи!

В голосе зло и раздражение, и также зло и враждебно посмотрел на нее мальчик.

А не закладываются ли здесь, в этом возрасте, в этих мелочах жизни краеугольные камни будущего здания человеческой личности? Не зачинаются ли здесь два будущих разных характера, с которыми потом встретится школа и тоже отнесется по-разному к ним, глядя по тому — в ком, в каком человеке, в какой педагогической душе будет олицетворена эта школа? Она может поддержать хорошее и выправить, смягчить плохое и, наоборот, может заморозить пробившиеся добрые ростки и усугубить злые, и человек пойдет дальше по жизненному конвейеру, принимая одно, отталкиваясь от другого, и вот он уже — характер, самостоятельная и действующая единица жизни. Но как же все-таки сложилась эта единица? Все ли нам ясно, да и стараемся ли мы это выяснить и отдать себе отчет в совершившемся?

Вот почему, для начала, я хочу предложить один такой очень искренний отчет, вернее, самоотчет и самоанализ. Это — письма одного известного полярного летчика, коммуниста, человека безграничного мужества, много раз смотревшего в лицо смерти, человека честного, сурового к себе и к людям, и несгибаемого и потому порвавшего с собственным сыном, оказавшимся ниже его нравственных требований.

В Русском музее, в Ленинграде, есть интересная картина известного художника-демократа Ярошенко: «Спор старого с молодым». Старик отец и сын. Отец сидит, откинувшись в кресло. Он, видимо, что-то сказал, какой-то свой, решающий аргумент, но сын — горячий, убежденный, устремленный — говорит ему что-то неопровержимое и страстное. Рука отца нетерпеливым движением пытается остановить этот наступательный поток мысли, но не может, потому что новое сильнее, новое неудержимо и всесильно. А здесь…

Впрочем, давайте прочитаем сами письма.

15.XI. Здравствуй, Алеша.

Я уже давно понял, мое молчание лишь углубляет отчужденность между нами. Оно недостаточно ощутимо для тебя и даже, вероятно, укрепляет в заблуждениях относительно случившегося. Однако мне очень не легко заставить себя дать законченную форму тем мыслям, которые уже давно лишили меня покоя.