Трудное счастье

— Ага, а скоро ваше общение перерастет, так сказать, в неофициальное. Подумай-ка об этом!

— Па, объясни, пожалуйста, своему сыночку, что в нашей школе означает быть партнером? Сам-то он нипочем не сможет выяснить — времени не хватает, все качается, качается, скоро уже шея станет, как бревно.

И снова Клэр внимательно посмотрела на мужа, удивленная его реакцией. Она знала Тома слишком хорошо, чтобы не заметить смущение на его лице и это характерное движение подбородком, как будто ему давил воротник рубашки. Когда муж чувствовал себя виноватым в чем-то, он всегда так непроизвольно дергал подбородком. Заметив, что жена наблюдает за ним, Гарднер опустил взгляд и обратился к детям:

— Так, вы оба, успокойтесь. Достаточно. Челси, на самом деле, год только начался и еще рановато для… ну, для свидания. Мы с мамой всегда так гордились тем, что для тебя учеба важнее, чем мальчики. Надеюсь, в этом году ничего не изменится.

— Па-па! — протянула Челси, округлив от негодования глаза и рот. — Я просто не верю своим ушам! Все, что я сделала, — это показала ему, как пользоваться компьютером в столовой! Что в этом плохого?

— Ничего, детка. Просто… ну… — Том мельком взглянул на Клэр, отвел взгляд. — Забудем об этом.

Клэр сказала:

— Он, кажется, действительно славный парнишка, Том. Ты сам так говорил.

— Ладно, ладно. — Гарднер вскочил со стула и направился к раковине сполоснуть свою тарелку. — Забудем об этом, я же сказал!

«Боже мой, да он покраснел!» — подумала Клэр.

— Есть еще десерт, — предложила она, не сводя с мужа глаз.

— Не хочется.

Том поспешно прошел в ванную. Он всегда обожал десерты, и сейчас у Клэр осталось впечатление, что муж просто сбегает.

Без четверти семь он отправился на свое собрание. Робби решил съездить купить какие-то школьные принадлежности, а Челси пошла к Эрин делать помпоны для выступления.

Оставшись одна, Клэр сложила белье, достав его из сушилки, прогладила пару помятых блузок и села за стол на кухне, чтобы проверить короткие стихотворения, которые она задала написать сегодня в классе, о каком-нибудь запомнившемся летнем дне.

Первое стихотворение звучало так:

На ракете я промчаться. По воде, как вихрь, смог, Донырнул до дна реки я, Но нисколько не промок.

«Должно быть, этот ученик побывал в парке аттракционов в Вэллифэр», — подумала Клэр.

И тотчас поймала себя на том, что листает остальные работы в поисках стихотворения, написанного Кентом Аренсом. Может, в нем содержится разгадка того, что так сильно огорчило сегодня Тома.

За тысячи миль отсюда

Нас ждет наш новый дом,

И страшно и одиноко

Мне даже думать о нем.

Голубой вагон — восемнадцать колес

Из детства в юность

Меня унес.

Печальный мальчик, огорченный разлукой с друзьями и всем тем, что было ему близко и знакомо. День переезда, новый дом. Это вызвало сочувствие в душе Клэр, но никак не подсказало причину волнения Тома.

Она прочитала еще несколько стихотворений, вернулась к работе Кента, перечитала ее три раза, потом поднялась с места и принялась бесцельно слоняться из угла в угол, слушая шум дождя и пытаясь побороть беспокойство.

Что так огорчило Тома?

В доме было тихо, слышался только шорох дождевых капель, затуманивших оконное стекло. На дворе наступили сумерки. Воздух, влажный и тяжелый, казалось, давил и загонял слабый запах приготовленной пищи в комнаты, заставляя его пропитывать стены, занавеси, даже одежду Клэр.

Она была замужем за Томом вот уже восемнадцать лет и знала его так же хорошо, как саму себя. То, что так беспокоило его, когда они отдыхали в Дулуте, не исчезло, наоборот, нервозность мужа только усилилась. Том Гарднер был в чем-то виноват, и она не сомневалась в этом так же, как не сомневалась в том, что он обожает десерт.

А если это другая женщина, то что тогда ей делать?

В 20.30 Клэр позвонила Руфи:

— Руфь, ты не занята? Одна? Можно мне зайти? Подруга переехала сюда, еще когда дети были совсем маленькие, она нянчила и Робби, и Челси, когда Клэр вышла на работу, поддерживала и утешала Клэр, когда умерла ее мать. За шестнадцать лет Руфь ни разу не позабыла о дне рождения Клэр, всегда даря нужные вещи. Однажды, когда подруга слегла с тяжелым гриппом, Руфь две недели кормила всю ее семью ужином.

Более того, Руфь была единственным человеком, кто знал о заигрываниях Джона Хэндельмэна, когда они вдвоем с Клэр ставили школьный спектакль, и о том, что, когда Том бывал слишком занят, Клэр жалела, что он директор, и ей с трудом удавалось подавить обиду и разочарование, оставаясь по вечерам одной. Клэр даже доверила подруге тот факт, что выходила замуж уже беременной, и из-за этого в глубине души ощущала какую-то неуверенность, скрываемую ею ото всех остальных.

Руфь Бишоп была тем человеком, которому Клэр могла довериться во всем и обратиться к которому она могла в любое время дня и ночи.

Подруги сидели на диване, тихо звучала музыка Шопена, и Руфь что-то шила.

— А где Дин?

— Занимается в клубе… по его словам.

— Вы с ним еще не поговорили?

— Нет.

— Почему?