Трудное время для попугаев

Леша сидел в кресле все так же понуро. Он потянулся к столу, снова взял телеграмму, внимательно вгляделся, как будто там мог быть какой-то иной, дополнительный, пропущенный при первом чтении текст.

– Лучше б уж сразу вернулась! А то опять теперь эта тягомотина: ломай голову, что да как… Неблагодарные! – сказал он обступившим его кошкам, разлегшимся на коленях, на кроссовках, на спинке кресла. – Я в вас всю душу, а вы, негодяи, что творите! Где ваш собрат? Знаете ведь, а молчите… Может, вы его, ребята, грешным делом, слопали? Ну, признавайтесь, что уж теперь…

– Точно, – сказала Устя, – одно из двух: или слопали, или женили на сторону, в чужую хату! А мы тут с ума сходим – объявления, помойки, чердаки!

Леша взглянул на часы, поснимал с себя кошек.

– Пошли? – спросил он, выбираясь из кресла. – Может, успеем на «Отшельника», во сколько там сеанс?

– Да ну, не хочется сегодня…

Усте действительно не хотелось: и настроение не то, и тем более не стоило, чтоб их с Лешей так уж часто видела эта методистка, или кем она там числится, эта соседка с верхнего этажа… Дело в том, что на фильм нужно было идти в районную библиотеку, где время от времени по расписанию крутили видео. Раньше Устя бегала туда с Нателлой и смотрела что придется. Иногда попадали удачно, а иногда Устя выходила после сеанса, словно объевшись бутафорскими яблоками. Заправляла же всем этим хозяйством живущая над ней пожилая надменная Элеонора Васильевна. С тех пор как Элеонора Васильевна в силу профессиональной необходимости приобщилась к видео, в ее чопорные манеры проникла странная раскованность и даже некоторая дозированная демократичность. Она теперь сама заговаривала с Устей в лифте, камуфлируя закаменелую снисходительность затяжной полнозубой улыбкой. А в ее защитно-сероземельного цвета одежды вдруг в одно заурядное утро вкрался и засиял на всю округу пурпурный японский спортивный костюм! И в любую погоду она теперь выводила своего терьерчика, надев этот костюм, – наверное, в нем она чувствовала себя дерзкой, нестарой, может быть даже чего-нибудь там попирающей… И видно было, что в нем она зауважала и полюбила себя окончательно, можно сказать, в последней, высшей стадии уважения и любви, доступной человеческой природе вообще.

Да и не только в соседке дело. Устя приблизительно знала, о чем фильм, наверное, это интересно, но могут быть у человека моменты, когда не до острых сюжетов… Когда просто хочется долго, медленно идти без всякой цели, смотреть на чужие окна, разглядывать по пути витрины киосков, ловить обрывки чьих-то разговоров или сидеть на какой-нибудь ограде, свесив не достающие до земли ноги…

Но Леша, как видно, был настроен на фильм. Его удивил и раздосадовал Устин отказ.

– Смотри, а то бы успели… А куда ты сейчас?

– Домой, – ответила Устя.

Но если б он знал, как не хотелось ей домой, если б предложил: «Да брось ты, рано! Давай еще погуляем!»

– Ладно, тогда и я домой, – сказал Леша. – Кстати, Усть, я забыл! Тут такое дело. – Он полез в карман и достал ключи от квартиры Великодворской. – Мы с отцом завтра едем в Тулу, в воскресенье вернусь. В воскресенье можешь не ходить, я по пути заскочу за ключами, а завтра заедь, покорми их, хорошо?

– Ого, как от замка! – Устя подбросила на ладони тяжелую связку чужих ключей, сверкнул брелок – янтарный желудь.

Две остановки они проехали на троллейбусе. Потом Устя вышла – якобы в магазин, а Леша поехал дальше. Она даже немного разозлилась, что он, не уловив ее настроения, так быстро поверил первой попавшейся отговорке и не рванул у выхода вслед, хотя троллейбус долго еще стоял с распахнутыми дверями, как будто специально для него.

Как только троллейбус отъехал, Устя изменила траекторию и пошла не к магазину, а мимо круглых будок театральных афиш, мимо «Пирожковой» к скверу, с которого доносился запах стриженой травы.

Весь день погода раздумывала, какой ей быть – плохой или хорошей, и от этого была никакой. С утра затевался ливень. Тучи шли тяжелые, основательные. Они долго подтягивали свои ряды, намечая стратегию и тактику, просматривали сверху город, должно быть выискивая его самые уязвимые места. Их массивные бока сталкивались, но громовые раскаты, тоже чего-то выжидая, не кидались очертя голову к земле, а топили грохот и ярость в пухлых, серых, зреющих недрах туч. Перенапряженный воздух был тих и насторожен. Разворачивалась грандиозная, эпическая подготовка к предстоящей стихии… Но что уж там у них наверху произошло, какой механизм не сработал, только стихия не состоялась. Торжественность понемногу рассеялась, и скоро появились голубые прорехи, в самые большие из которых ненадолго выпадало солнце. Дождь все же проскочил, но мелкий, сыпучий. Он прилип к листьям, скатал в шарики дорожную пыль – и был таков! Тучи, потеряв авторитет, тем не менее ползли и ползли… Может, еще на что-то надеялись. А может, теперь уже просто шли транзитом в другие края…