Трудное время для попугаев

Устя забыла дома ветровку, и сейчас, вечером, в легкой блузке с короткими рукавами ей было зябко. Какая странная свобода выпала ей сегодня! Мама с сестренкой в семь утра уехала на дачу к одной своей сотруднице: та пригласила на клубнику. Устя могла поехать с ними, но не захотела из-за той девчонки, племянницы маминой сотрудницы, которая тоже была на даче, поскольку ее родители отправились в Калькутту. Девчонка конечно же знала, куда девается часть ее обносков, может быть, сама подбирала самое ненужное, надоевшее, раз тетке так уж приспичило кому-то их дарить. Правда, обноски были аккуратные, не утратившие лоска, – видно, из-за стремительных новых поступлений они не успевали снашиваться. За дары, конечно, спасибо! Но знакомиться с ней – увольте! Тем более опять же на благотворительной, дармовой клубнике… Что делать! Пусть клубнику за нее ест Валечка, дома с этим не очень-то разбежишься… Устя сама съела б полную тарелку, да еще обмакивая каждую ягодку в сахар, держа ее за хвостик – и в сахар! Откусывала бы понемножку, не торопясь: красивое всегда жалко есть, даже если оно и предназначено для еды. Она представила себе большую эмалированную миску, доверху, горочкой наполненную только что снятой с грядки клубникой – тугой, темной, еще теплой от солнца, не сообразившей, что ее уже сорвали…

Мама с Валечкой должна была там заночевать и вернуться только завтра, а может, и послезавтра: впереди выходные – суббота и воскресенье. Сегодня же мама взяла отгул, у нее оставались какие-то три или четыре дня от отпуска, растраченного еще зимой на выгодную подработку.

Дома был отец. Но опять, наверное, пришел Витек и в кухне дым коромыслом… А после ухода Витька – его раздраженное цепляние ко всякой ерунде, тяжелые, как перед концом света, вздохи. Нет уж, домой не хотелось! Только поесть бы чего, и холодно… Жаль, Нателлы нет, можно было бы к ней. Вообще в городе, считай, никого из своих: лето, все разъехались. Наверное, она сглупила: не надо было отказываться от кино или, во всяком случае, говорить, что идет домой. Такой вечер – гуляй сколько влезет, а в результате и некуда идти, и голодная, и замерзла, и скучно! А Леша со своей дурацкой деликатностью совершенно не сечет подтекста: «да» – так «да», «нет» – так уж «нет» намертво, и никакой для него возможности расколоть это «нет», как орех, посмотреть, что же там, внутри. Вдруг маленькое «да»? Правда, не стоит так уж сильно на него обижаться, во многом она и сама виновата. И если ее поставить на его место, то еще неизвестно, как бы она чувствовала себя и какие б ловила подтексты.

Устя полезла в сумку – посмотреть, не завалялось ли там чего пожевать или монетка на стаканчик кофе, – «Пирожковая» еще работала, можно было бы туда заскочить. Но тут же наткнулась на ключи Великодворской. Они скромно привалились к пустой обертке из-под печенья, словно стеснялись находиться в чужой сумке, брелочный янтарный желудь отечески прикрывал их сверху. «Слушай, – сказала сама себе Устя. – А что, если вернуться туда? Подумаешь, что такого! Посидеть, выпить чаю… Кстати, посмотреть эту книжку…» Она приметила ее среди других книг еще в первый день: в белой суперобложке, по которой наискосок, с разным нажимом – то будто тончайшим пером, то будто перо нацепляло ворсинок и тащит их за собой – было выведено название: «ЖЕНЩИНА». Устя на секунду, пока Леша возился с рыбой, сняла ее с полки, открыла обложку и прочитала: «Энциклопедия супружеской жизни», том первый, перевод с французского… Книга была объемная, так что утащить ее потихоньку домой и так же потихоньку вернуть непросто: Леша мог заметить, а спрашивать у него, как у временного хозяина, – так уж лучше вообще обойтись. Почему-то смотреть про это в кино, сидя с ним рядом, она могла, а попросить про это же книгу – ни за что! Впрочем, чего удивляться? Заранее ведь не знаешь, что выплывет на экран, а здесь, с книгой, как бы специальный, жгучий интерес. Только у кого он отсутствует? Может, и есть такие, но их, она уверена, отнюдь не большинство.

Незаметно одолев обратный путь, Устя вошла в подъезд, странно сумрачный, хотя солнце еще не зашло и свет с улицы свободно проникал в широкие окна на лестничных пролетах. Но подъезду, видно, нравился полумрак, он был в его характере, поэтому окна, как источник света, им не принимались в расчет.

Немного повозившись с ключами, она открыла входную дверь, подумав при этом, что надо же – никто из соседей не высунулся, не обеспокоился, кто, мол, там возится с замками и чего ему, собственно, надо. И непонятно, почему Великодворская никому из них не поручила своих питомцев? Неужели все, как один, отказались? Или она здесь ни с кем не дружит? Дом старый, люди наверняка живут здесь не первый год. А возможно, все в отпусках: лето!

Кошки не бросились к Усте, как бросались к Леше, когда они приходили вдвоем. Но все же повставали со своих лежанок, завыглядывали в прихожую – кто с недоумением, кто с безразличием.