Трудное время (ЛП)

— Большинство людей не пытались забить человека до смерти. — У меня перехватило дыхание. Мои слова были столь же грубыми, как та монтировка, и я была, потрясена, услышав их. Потрясена, и странно взволнованна, что посмела открыть рот.

— Всех можно разозлить, если правильно надавить, — сказал он. — Тот парень надавил на меня сильней, чем кто-то сможет ожидать. Но я три года посещал уроки по управлению гневом в Казинсе, и знаю, как выглядят злые ублюдки. Как себя ведут. А я не такой, как они, не за пределами тех обстоятельств, из-за которых меня закрыли.

Мне хотелось поверить ему. Правда. Но я хотела верить Джастину все те разы, когда он обещал, что больше не сделает мне больно. И мне хотелось верить, что я не из тех женщин, которые позволяли мужчинам жестоко с ними обращаться. Эрик верил в то, что говорил — в это я верила. Но люди — самые худшие судьи, когда дело касается, их личности.

Он вздохнул и посмотрел на поверхность стола между нами.

— Мы словно никогда никем друг другу не были, ведь так? Все те вещи, которые мы говорили друг другу…

Даже понимая, что это может быть опасно, я тихо сказала:

— Я вкладывала смысл в каждое слово, которое написала тебе. Я чувствовала каждую крупицу этого.

Он посмотрел в мои глаза.

— Не похоже. То, как ты теперь на меня смотришь.

— Я почти тебя не знала тогда.

— Что это значит?

— Я знала…, в таком контексте знала, только часть тебя. Одну сторону. А другая сторона огромная — почему ты сделал то, что сделал, и как ты при этом себя чувствуешь.

— Ты так говоришь, словно раньше я был нормальным для тебя с твоей точки зрения, как красивое красное яблоко. Но теперь ты разрезала меня, и я слишком гнилой для тебя?

Я открыла рот. Закрыла его. Мой мозг считал, что сравнение было верным, но сердце молило об обратном.

— Все не настолько холодно. Но ты… я не знаю. Лепестки роз с шипами или что-то в этом роде. И прочая поэтическая ерунда. — Как та ерунда, которую я вдалбливала себе всего несколько недель назад.

— Ты думаешь, я такой же, как он, да? Ты думаешь, если ты дашь мне достаточно времени, я сделаю тебе больно, как он.

Я заерзала на стуле, внезапно мне стало очень некомфортно.

— Я не знаю, что я думаю.

— Я не тот парень, который со временем становится подлым. Но если кто-то поимел людей, которых я люблю, я не собираюсь просто сидеть на месте.

Мои брови приподнялись.

Казалось, Эрик одернул сам себя. Я видела, как его щеки приобрели красу, и он напрягся, достал телефон из кармана и посмотрел на экран.

— Я должен встретиться с надзирателем в пять сорок пять. — Он встал, чтобы надеть свой плащ.

Мой желудок свело. Я чувствовала неудовлетворение от почти неполученного удовлетворительного объяснения. Когда он надел шапку, я посмотрела на его шею, по-прежнему красной от холода. Я подняла шарф со спинки стула. Это был ярко-зеленый кашемировый шарф, и он, как драгоценность, дополнял мое зимние пальто верблюжьего цвета в серо-белой зиме Мичигана. Я очень любила его.

— Вот, — сказала я, протягивая его.

Его брови поднялись.

Я потрясла его.

— Бери. У меня есть другой дома.

Нехотя, но все-таки он позволил мне вложить его себе в руку.

— Зеленый.

Я думала о тебе, когда покупала его.

— Он очень мягкий.

— Надень его. Твоя шея вся потрескалась.

Он сжал его пальцами, но на лице было опасение.

— Я хочу, чтобы он у тебя был.

Он взглянул в мои глаза.

— Мне не нужна твоя милостыня.

— Это не милостыня. Так женщина говорит мужчине, что он упрямый осел. Надень его, пока не обветрился.

Легкая усмешка, легкий вздох.

— Я одолжу его. Но только если снова тебя увижу. К тому моменту я приобрету свой собственный.

— Ладно.

Он поймал мой взгляд.

—Ладно? — спросил он. — Мы увидимся?

— Я не уверена.

— Нам не нужно… Нам не нужно быть теми людьми, которыми мы были в письмах. Можем быть просто теми, кто мы сегодня.

Если я позову тебя в постель, какого мужчину я получу? Черт. Я не хотела об этом думать.

— Хотя, возможно, тебе не нравится тот, кем я являюсь, — добавил он тихо.

— Я не знаю, кто ты, Эрик. Ты скрывал многое от меня — о том, что тебя выпускают. И почему ты сделал то, из-за чего тебя закрыли.

— С первым я соглашусь. Но я не могу сказать тебе почему. Мне жаль.

Я вздохнула, наблюдая за его пальцами, когда они прощупывали шарф.

— Тогда скажи мне вот что. То, что сделал этот мужчина…, это было хуже, чем попытка избить человека до смерти?

Его взгляд метался взад и вперед между моими глазами.

— Это не легкий вопрос, Энни. Но он очень сильно навредил кое-кому. Тому, кого я люблю, человеку, который не сделал и половины того плохо, что он сделал. Он сделал то, за что ему пришлось бы отвечать. И он ответил передо мной.

— Почему он не мог ответить перед полицией?

— Не мне решать.