В честь Кравчука устроили большой приём, куда пригласили и меня. Пробираюсь по залу через толпу гостей, меня кто-то останавливает и заговаривает. Становится ясно, что это люди из диаспоры — украинские эмигранты, проживающие в США. Узнали меня по телевизионной картинке. Беседа течёт в исключительно дружеском ключе, пока я не бросаю казавшуюся мне совершенно невинной фразу: «Русские и украинцы не так уж и отличаются друг от друга». Лица моих собеседников сразу «вытянулись», а тон круто поменялся: «Как Вы, дипломат, можете говорить такое!» Мне оставалось только пожать плечами и отойти.
В ООН украинская тема возникла для меня в 2008 году — отмечалась 75-я годовщина «голодомора» — Великого голода 1932-1933 годов, в котором были повинны не только природа, но и власти.
По поводу 70-й годовщины в 2003 году в ООН распространялось заявление от имени группы делегаций, в том числе украинской и российской. В нём, в частности, говорилось, что «голодомор» стал национальной трагедией украинского народа. Одновременно отдавалась дань памяти миллионам русских, казахов и представителей других национальностей, умерших от голода в других районах Советского Союза вследствие гражданской войны и принудительной коллективизации.
Подобное заявление мы готовы были принять и в 2008 году. Однако к этому моменту ситуация существенно изменилась. Ставший президентом Украины Виктор Ющенко начал разыгрывать «голодомор» как политическую карту. На Украине приняли закон, объявляющий «голодомор» «геноцидом украинского народа» с явным намёком на то, что во всём виновата Москва, а значит — Россия. То есть предпринималась попытка использовать историческую трагедию для «отторжения» России от Украины.
В ООН эта линия выразилась в следующем: украинская делегация сказала, что заявления ей недостаточно — вопрос о «голодоморе» надо внести в повестку дня Генеральной Ассамблеи и принять по нему резолюцию. То есть тема явно политизировалась.
Между нами с украинцами развернулась нешуточная дипломатическая борьба. Особенно острая процедурная схватка (продолжавшаяся два часа) произошла на заседании Генерального комитета, который решает, включать ли тот или иной вопрос в повестку Генассамблеи. В итоге кто-то предложил отложить голосование. Но мой заместитель, курировавший тему, сказал, что в другой раз наши позиции на Генкомитете будут слабее. Я заволновался (ооновского опыта ещё немного). Несмотря на неурочный час, дозвонился до Лаврова, он рассудил просто: «Откладывай, да и всё».
В Генкомитет вопрос так и не вернулся. Украинцы, видимо, поняли, что соотношение сил не на их стороне, и опубликовали заявление от имени группы делегаций, которое воспроизводило текст подготовленного ими проекта резолюции Генассамблеи. То, что к заявлению не присоединилась Россия и другие страны СНГ, ставило украинцев в двусмысленное положение и девальвировало их инициативу.
По дипломатическим меркам для нас это была победа. Но радоваться не хотелось. Про себя я называл всю эту историю «братоубийственной войной». Не подозревая того, что нас ждёт впереди.
Развернувшийся в Киеве в конце 2013 года спор вокруг готовившегося подписания соглашения об ассоциации с Европейским союзом, казалось, не предвещал беды. Президент Виктор Янукович в последний момент (возможно, слишком поздно) осознал: соглашение будет иметь для его страны тяжёлые экономические последствия, отложил его подписание и «принял» 15-миллиардный кредит от России. В Киеве начались протесты, эпицентром которых стала центральная площадь — Майдан. (Многим украинцам, особенно молодёжи, казалось: их страна вот-вот «попадёт в Европу», что никак не следовало из проекта соглашения.) Масла в огонь подлила не слишком «аккуратная» попытка украинских сил правопорядка разогнать демонстрантов, а также принятый Верховной Радой закон, лимитирующий уличные протесты.
В свою очередь протестующие стали вести себя агрессивно — в представителей сил правопорядка полетели булыжники и «коктейли Молотова», 22 января 2014 года начался захват оппозиционерами административных зданий в Киеве и в некоторых других районах Украины.
Попытки Януковича договориться с лидерами оппозиции ни к чему не приводили. Ситуация крайне обострилась 18-20 февраля. Протестующие перешли к захвату оружейных складов и армейских частей. Не обошлось без провокаторов. Как выяснилось позже, из зданий, захваченных оппозицией, вели огонь снайперы — стреляя как по силам правопорядка, так и по «своим». Погибло более ста человек.