Трудные дни сорок первого

Оптимизм Михаила Федоровича импонировал и командному составу, и красноармейцам. Все мы верили в своего командарма, в его трезвый ум, твердость. Он никогда не терял головы. Верно, порой Лукин бывал резок, в пылу гнева, случалось, пускал и крепкое словечко, но через минуту опять становился ровным, уважительным к подчиненным. Одного он не терпел и не прощал никому и никогда: лжи. Уличенный в ней навсегда терял в глазах командарма авторитет и уважение. Помнится, комбат одного из полков ежедневно сообщал о сотнях уничтоженных его подчиненными гитлеровцев. Наконец, Лукин, который всегда (а теперь-то, после усечения 16-й, и подавно) был в курсе всего, что делалось не только в соединениях, но и полках и подразделениях его армии, позвонил тому комбату:

— Почему стоишь на месте?

Тот, видимо, ответил, что немцы не пускают.

Командарм вспылил:

— По твоим данным, ты же чуть ли не целую дивизию уничтожил!

Лукин крепко отчитал комбата, а вместе с ним и командира полка, потребовал впредь сообщать в штаб армии только правдивые данные, в противном случае — трибунал! Строго? Да, но иначе нельзя. Ложные сведения вводят й заблуждение командование, не дают возможности правильно маневрировать войсками.

Командарм обладал хорошей памятью, и когда впоследствии зашла речь о повышении комбата по службе, сказал:

— А-а, это тот, который бумажками прикончил немецкую дивизию? Но не вечно же его терзать за прежнюю ошибку. Знаю, урок пошел ему на пользу. Давайте представление, подпишу…

Такой вот он был, наш Михаил Федорович Лукин. Иногда, повторяю, резкий, но в целом прямодушный, рассудительный, храбрый. Лобачев не однажды мне рассказывал, как смело и инициативно руководил наш генерал войсками в боях под Шепетовкой. Когда был ранен командир 109-й мотострелковой дивизии полковник Н. П. Краснорецкий, Михаил Федорович повел ее полки в бой. Они остановили врага, нанеся ему большой урон в живой силе и технике.

— И это тем более поразительно, — взволнованно говорил Лобачев, — что на стороне гитлеровцев было подавляющее численное превосходство. Но наши командиры и бойцы не дрогнули, не отступили. Оказавшись в безвыходном положении, они подрывали себя последней гранатой и вместе с собой уводили в могилу фашистов.

Да, так было. И это о них, советских воинах-богатырях, с недоумением и страхом писали тогда своим родственникам и знакомым гитлеровские солдаты и офицеры (их письма попадали в мои руки чуть ли не ежедневно), что русские сражаются до последней капли крови и плену предпочитают гибель на поле боя.

Нет, неблагоприятное для нас начало войны не сломило советского человека, не ослабило влияния большевистской идеологии, на что рассчитывали фашисты. Наоборот, она, наша идеология, проводниками которой в первую голову были армейские коммунисты и комсомольцы, с каждым днем все больше показывала свою силу и жизненность. Разумеется, быстрое отступление войск от западных границ пагубно сказывалось на моральном духе некоторых бойцов и командиров. Одни из них паниковали, другие дезертировали или даже переметывались в стан противника — были, к несчастью, и такие, но не они, паникеры и предатели, определяли лицо воинских коллективов, в массе своей здоровых, неустрашимых, несгибаемых. И я по сей день испытываю чувство огромного удовлетворения, что вот эта непоколебимая твердость, способность стоять насмерть — во многом результат проводившейся нами партполитработы, для которой использовалась малейшая передышка между боями. Разъясняли: успех противника— временный, конечная победа будет за нами. Внушали: кто поддается панике, тот заранее обрекает себя на гибель. Зачитывали сводки Совинформбюро, особо выделяя те места, где говорилось о героизме личного состава частей и соединений Красной Армии. Рассказывали о людях 16-й, проявивших исключительное мужество и отвагу в боях под Шепетовкой.

Какой же напрашивается вывод? Наш воин, был ли он красноармейцем или генералом, нес в себе огромный нравственный заряд, который во сто крат повышал в его руках мощь винтовки, гранаты, бутылки с горючей смесью. Потому-то ведомые командармом Лукиным бойцы, командиры и политработники 16-й с честью и славой до конца выполнили свой долг. Потому-то фашистам приходилось платить огромную цену за каждую пядь советской земли, они устилали своими трупами наши поля, горели их танки и самолеты.

4

К июлю 1941 года обстановка на нашем, смоленском, участке фронта сложилась чрезвычайно трудная. 20-я армия генерал-лейтенанта П. А. Курочкина вела тяжелейшие бои с танковыми группами гитлеровских генералов Гудериана и Гота. Правее, восточнее Витебска, должна была действовать 19-я армия генерал-лейтенанта И. С. Конева, однако выйти на указанные позиции она не смогла, так как была вынуждена вступать в сражение отдельными частями и даже подразделениями. Армия понесла серьезные потери и с боями стала отходить.