Трудные дни сорок первого

Доводы командарма были резонны. Вышла к нам группа, человек сорок, во главе с капитаном, за точность фамилии которого не ручаюсь, но, сдается мне, Гусев. Обмундирование на бойцах потрепано, но почищено, сами побриты. Все с оружием, у многих немецкие автоматы, а у одного даже пулемет. Вид у людей, правда, очень усталый, изможденный.

Спрашиваю капитана:

— Что за группа?

Капитан доложил, что в неравном бою полег почти весь личный состав полка, здесь его остатки, и сказал:

— У нас, товарищ бригадный комиссар, у всех одно желание — драться с фашистами, Родину защищать! Просим дать нам рубеж обороны.

— Сперва отдохните, а потом решим, как с вами быть, — ответил я.

— Бойцы вас не поймут, товарищ бригадный комиссар, — резко, даже, как мне показалось, со злостью возразил капитан. — О каком отдыхе может идти разговор, когда враг нашу землю кровью советских людей заливает! — И он кивнул головой в ту сторону, откуда доносился грохот боя.

— А как вы считаете? — обратился я к красноармейцам, стоявшим в строгом строю.

Вперед выступил пулеметчик:

— Разрешите ответить, товарищ бригадный комиссар? Товарищ капитан доложил наше общее мнение и желание….

И все же мы дали этим бойцам, сформированным в роту, отдых. Накормили их, обмундировали заново, перевооружили и лишь тогда определили им боевой участок. Позже, при прорыве второго кольца окружения в районе Соловьевой переправы, воины капитана Гусева проявили подлинный героизм, прокладывая путь гранатой, прикладом, штыком.

5

11 июля я доложил в управление политпропаганды фронта о том, что накануне вечером в 480-м стрелковом полку 152-й стрелковой дивизии при налете фашистской авиации было убито четыре человека, ранено два. Причина гибели людей — плохая маскировка.

Сегодня к этому докладу могу добавить: мы несли потери при бомбежках еще и из-за неорганизованности. И касалось это в первую очередь бойцов из новых пополнений, то есть еще не обстрелянных, не прошедших фронтовой школы. Вместо того чтобы воспользоваться щелями, укрыться в окопах, они при налетах разбегались, сами по самолетам не стреляли. Надежды этих воинов возлагались на средства противовоздушной обороны, но их было мало. А фашистские летчики, пользуясь безнаказанностью, сначала сбрасывали бомбы, а затем снижались до минимальной высоты и вели огонь из бортового оружия.

Все это обязывало нас усилить борьбу с самолетобоязнью. Политработники снова пошли по подразделениям, по окопам, провели с бойцами обстоятельные беседы о роли маскировки, организованности при налетах вражеской авиации. Само собою, многое сделали командиры. Они, в частности, стали строже следить за тем, чтобы их подчиненные глубже зарывались в землю, без нужды из окопов не выходили. И уже 15 июля, докладывая управлению политпропаганды фронта, что утром противник подверг сильной бомбежке и пулеметному обстрелу леса и дороги, прилегающие к Смоленску, я с удовольствием констатировал: потерь в войсках нет.

Однако мало было укрыться от авиационных налетов. Да это, кстати, и не всегда представлялось возможным. Требовалось самим проявлять активность, наносить удары по воздушным пиратам теми средствами, которыми располагали войска. На это мы и нацеливали личный состав. И вот 16 июля сержант Телешов, командир отделения 640-го стрелкового полка, сбил из станкового пулемета фашистский бомбардировщик. А разве нельзя было достичь того же, если вести групповой и залповый огонь из другого стрелкового оружия? Наверняка можно.

Короче, взялись за это дело по-настоящему. Нашлись энтузиасты, в основном, конечно, из командного состава, но были и политработники, один из них — батальонный комиссар Панченко.

— Иван Иванович, — спросил я его, — а получится, не оскандалишься?

И услышал ответ, который в общем-то предвидел заранее:

— Если честно, Константин Леонтьевич, немножко волнуюсь. Но надо же, чтобы бойцы чаще видели: комиссары умеют не только призывать, а и дело делать.

Панченко немедля отправился в 480-й стрелковый полк и помог организовать там обучение личного состава залповому огню по воздушным целям.

Очередного налета врага ждать здесь долго не пришлось. Но лишь только крестатый самолет снизился для бомбометания, прозвучала команда и бойцы открыли дружный огонь. Фашистский стервятник задымил, потянул к немце и упал на опушке леса. К небу взметнулся огромный столб пламени, самолет подорвался на своих же бомбах, не успев обрушить их на паши боевые порядки.

Залповый огонь стал прививаться и в других частях. Теперь красноармейцы не только хорошо маскировались и умело укрывались от бомбовых ударов противника, но и встречали фашистские самолеты слаженным, метким огнем из всех видов оружия.

Немалую работу пришлось нам провести и в связи с танкобоязнью. Правда, воины полков и дивизий 16-й армии не были поражены ею в той степени, какая наблюдалась, по свидетельству Лестева, во время встречи с ним в управлении политпропаганды Западного фронта, в некоторых других частях и соединениях. Передо мной — наши донесения фронту.

13 июля: