Рахель. Не кричи так, мы здесь не одни, в этой квартире.
Саймон. Что?!
Рахель. Я не говорю, что он мне не нравится.
Саймон. А?..
Рахель. Или что он мне нравится,
Саймон. Ага! Так что же ты говоришь?
Рахель. Ничего не говорю. Разве тебе можно вообще что-нибудь сказать?
Саймон. Позволь хотя бы узнать, о чем вы тут столько времени беседовали?
Рахель. Я не уверена, что это была беседа, но он, во всяком случае, давал мне возможность ответить, когда о чем-то спрашивал.
Саймон. А!.. Так о чем же он тебя спрашивал?
Рахель. Хожу ли я в кафе.
Саймон. Само собой.
Рахель. Я не хожу.
Саймон. Само собой! Само собой, ты не ходишь в кафе! Что еще?
Рахель. Не слишком ли поздно я встаю по утрам. И не выплескиваю ли я масло, которое остается после жарки картошки. И сколько мне лет.
Саймон. Сколько тебе лет?! Что же ты ответила?
Рахель. Я ответила… Столько, сколько мне есть.
Саймон. Сколько же тебе лет?! Ну? Что же ты ему ответила?
Рахель. Сколько есть…
Саймон. Сколько, сколько?! Только посмей заикнуться… Посмей только мне заикнуться! Сколько, ты сказала, тебе лет?!
Рахель. Сорок один.
Саймон
Рахель. Что мне еще сказать?
Саймон. Что ты можешь сказать?
Рахель. Что?
Саймон. Да, так лучше.
Саймон
Вот так! Никогда не доиграет до конца. Нервы! Те же самые нервы. Когда-то я думал, что у простых гаев нервов нету. Откуда у реки могут быть нервы? Но и это неправда. Посмотри, как река беспокойно бежит. Никогда по прямой — всегда с извивами. Нервы!
Рахель. Я включила.
Саймон. Да? Мне холодно.
Рахель. Печка горячая.
Саймон. Печке, может, и тепло, а мне холодно.
Конец первого действия
Действие второе
Та же комната. Рахель и Саймон сидят, перед Саймоном чашка чаю.
Саймон. Сидим… А?
Рахель. Что?
Саймон. Сидим, говорю, посиживаем… Мы — тут, он — там. Тихо-мирно…
Рахель. Да.
Саймон. И знаешь что? В сущности мне это нравится. Он там сидит долго не потому, что у него запор или что-нибудь еще такое. Нет, он там на заседании. Экстренное совещание. Он думает: жениться или не жениться? Там он как дома. Когда я бываю у них, в Израиле, я тоже подолгу засиживаюсь в уборной. Но заметь в чем разница. Когда я сижу в уборной в Израиле, ни одна живая душа меня не дожидается. Кроме, может, того, кому тоже туда приспичило. Что Земле Обетованной до меня? По ней, я могу оставаться там до старости, до ста двадцати лет. А он — видите ли, всего лишь жених, причем жених самый никудышный — но его уже дожидаются! Мы оба все дела бросили и сидим как в столбняке, потому что ждем — его. Ждем, пока он вылезет из сортира. Весь этот город дожидается, пока его милость соизволит привстать с унитаза. Весь мир навострил уши и слушает, не раздастся ли наконец звук спускаемой воды!
Рахель. Твой чай остывает.
Саймон. С каких это пор он сделался моим? Чай — всегда твой.
Рахель. Ты попросил чаю.
Саймон. Да? Значит все, что бы я ни попросил, тут же будет моим?
Рахель. Это всего лишь стакан чаю, а ты устраиваешь целую историю.
Саймон. Какую историю я устраиваю?
Рахель. Не знаю. Ты ничего не можешь принять таким, как оно есть.
Саймон. О!.. Смотри-ка, как ты прекрасно выражаешься. И что же это значит — таким, как оно есть?