Трудный переход

— Этот слесарь вострый был мужик, — продолжал Григорий. — У него, помню, всё шуточки да прибауточки, но уж такие, что думать заставляют! Один раз пришёл он к Платону Волкову — тот тогда старостой был, — поздоровался, а кепку свою не снял и не помолился.

"Ты чего это лоб-то не крестишь?" — Платон ему. А он: "Разве, говорит, лба прибавится?" — "Да и картуз сымай, тут царь на портрете с царицей". Это всё Платон. А слесарь ему: "Неужель царь-то наш уж и верно такой дурак, что только и делов ему смотреть, снял я шапку или нет?" Вот и возьми его! — усмехнулся Григорий. — Но что слесарь с кочкинским попом сотворил — про то старики до сей поры поминают. Был в Кочкине поп, Гулеван, пьяница. Барышник, сукин сын. Словом, сибирский поп. У нас ведь тут, — отвлёкся в сторону Григорий, — попы-то, поди, другие, чем были в Расее. Там попик яички брал — и всего делов. "Все люди братья, люблю с них брать я". А у нас уж попы так попы были! Он и приторгует, и на охоту за зверем пойдёт, и по сено сам съездит. Водку дует почём зря, а обробеешь — кулаком тебе по шее заедет. Можно сказать, никакого смирения… Вот такой поп и был в Кочкине. Форменный архаровец. Напился он однова на крестинах или на свадьбе, чего-то разбушевался, снял с себя крест и давай им драться. Распятье на кресте было накладное — отломилось! Испугался поп, беда!

Хорошо, что слесарь за починку взялся. "Ладно, говорит, припаяю Христа к кресту". Вскорости поп его спрашивает: "Ну как, припаял?" — "Всё, говорит, батюшка, припаял, только ещё одна хреновинка осталась"…

Григорий искоса взглянул на Гаранина. Тот смеялся, показывая крупные белые зубы.

— Отец мой подружился с этим слесарем. Книжки стали читать. Потом отец в тюрьме сидел, а слесарь скрылся…

— Шуточки, — весело проговорил Гаранин.

В свою очередь он рассказывал Григорию о нефтепромыслах, о кипучей жизни Баку. А Григорий, слушая его, старался представить себе далёкий южный город, в котором он никогда не был, нефтяные вышки у моря.

— А мы всю жизнь тут, — усмехался он, — в земле, как кроты, копаемся.

— А земля — это тоже большой завод. Только вместо крыши небо. Если б сюда машины — вот тебе и завод!

— Это-то, положим, правда, — соглашался Григорий. — Я вот всё думаю: как нам, мужикам, к рабочему классу приблизиться? Собственность отменить. Ведь у рабочего нет никакой собственности. А в деревне эта собственность всех людей разделяет. Дали бы мне власть, я бы её всю как есть начисто уничтожил!

— Совсем? — коварно спросил Гаранин и прищурился.

— Совсем, — рубнул рукою воздух Григорий.

— Да ты, брат, анархист! — засмеялся Гаранин. — А я и не знал!

Григорий опешил.

— Ну нет, — начиная закипать, проговорил он. — В этой партии мне состоять не доводилось!

— Брось! — положил ему руку на плечо Гаранин. — Мы с тобой тут уж всё обобществили. И даже куриц!

Напоминание о курицах было неприятным. Мало того, что они все подохли от угара, к тому же, оказывается, их совсем не нужно было обобществлять. В "Правде" появился фельетон, в котором осмеивалось обобществление домашней птицы и мелкого скота.

— Да кто ж про это знал! — горячился Григорий.

— Вот видишь, — охлаждал его пыл Гаранин, — подождём отменять собственность, лучше будем думать о посевной. Как засыпать нам с тобой весь семфонд, плуги, бороны отремонтировать. Вот и порядочек!

"Всё у тебя порядочек", — косился на Гаранина Григорий. Но досада быстро проходила, и они снова были друзьями.

XXXIX

Сергей Широков получил из своей редакции задание — написать о колхозе-гиганте. Он загорелся: колхоз-гигант — это нечто новое, в других районах ещё не было! Широков отправился к Стукалову, чтобы подробно расспросить о проекте. На квартире у Стукалова Сергея встретила в маленькой каморке толстая крикливая женщина. Она сказала, что "его где-то с утра черти носят". Сергей этим приёмом был несколько обескуражен и постарался на следующий день застать Стукалова в райкоме.

Оказалось, что Стукалов сам был не чужд журналистики и даже имел к ней тайное пристрастие.

— Я иногда пописываю в свою районную газету небольшие статейки, — говорил он Сергею. Они сидели друг против друга — широкоплечий, приземистый Стукалов с лохматой головой, и длинный, с тонкими руками Сергей. — Но что наша местная газета, — продолжал Стукалов, — маленькая. Где уж ей против областной… В большой газете вам есть где размахнуться! Завидую вашему брату писателям…

Эта лесть подкупала Широкова. И он поглядывал на Стукалова всё дружелюбней, внимательно слушая его прожекты о гиганте.

— В центре пяти деревень будет построена большая усадьба… Будут общие дворы, хозяйственные постройки… Правление… Клуб… Электричество…

В плане всё было грандиозно. Стукалов говорил с увлечением обо всём, кроме самого сельского хозяйства. Но Сергей попросту этого не заметил. Он был покорен, увлечён общей идеей Стукалова.