Трудный переход

На реке Андреев пробыл до вечера. Способом Файзуллина удалось переправить еще две лодки с боеприпасами, как и обещал Курнышев полковнику. Третью лодку немцы потопили. И тут же они перенесли огонь на дамбу и на лес. Грохот стоял вокруг такой, что нельзя было разговаривать. Лес от взрывов стонал протяжно. Артналет Андреев переждал в траншее на дамбе; остался он тут один и страху натерпелся немалого. Траншея хоть и была глубока, но слишком широка. В стенку то и дело шлепались осколки, и неуютно было лежать на дне. Шарахнет немец бризантным снарядом — и на дне осколки достанут. Но все обошлось. Когда налет кончился, Андреев поспешил в клуню. В углу на соломе спал Файзуллин. Намаялся. Прошедшую ночь не спали, и днем ему досталось больше всех — три раза плавал на ту сторону.

В клуне, кроме Файзуллина, никого не было. Андреев невольно взглянул на то место, где утром стояли сапоги Трусова, но старшина успел их убрать. Снова заныло сердце.

Говорят, что на войне люди ожесточаются и привыкают к потерям. Человек, возможно, становится сдержаннее в проявлении чувств, привыкает их скрывать, но боль потерь всегда сильна.

В сорок первом погиб Семен Тюрин, маленький воронежец. Григория тогда настолько ошеломила его смерть, что он заплакал. Потом не стало Анжерова и еще многих других. Совсем недавно схоронили старика Гордеева. И был-то он во взводе две недели, а боль на сердце осталась. А теперь вот нет Трусова. А завтра кого?

В клуне Андреев собирался полчасика отдохнуть и потом идти помогать ребятам собирать понтоны. Лег на спину в солому, закинул руки за голову. Мысли кружились вокруг событий сегодняшнего дня.

Висла.

На карте она обозначена синим извилистым жгутом, знакомым по урокам географии в, школе. Ее невозможно было представить, а на самом деле она вон какая — широкая и неторопливая. И красиво здесь. Живописные встали островки, словно корабли на вечном якоре. И в первый же час знакомства река унесла в своих водах близкого для лейтенанта человека, унесла безвозвратно, навек.

Когда-то в школе, отвечая на вопрос учителя, рассказывал Николай Трусов об этой неведомой ему реке. И конечно, не мог он тогда знать, чем она для него будет. И Григорий, возможно, сегодня или завтра отправится в тот вечный путь, в который ушел Трусов. По этой же Висле…

Немало придется потоптаться на этих берегах, пока фашисты не побегут дальше. Грустные мысли лезли в голову, плохо, неуютно с ними наедине. Давала знать о себе усталость. Она въелась во все поры. Три года на фронте, без передыху, с первого дня войны. Если отводили с передовой, то не дальше прифронтовой полосы: все одно — оставались в радиусе действия фашистской авиации. А ее налеты выматывали-таки силы, мочалили нервы.

И если попристальней посмотреть на бойцов батальона, то, пожалуй, немного найдешь таких, как Григорий, которые воевали с самого начала.

Григорий рывком сел — нет, не стоит расхолаживать себя. Нужно пойти к ребятам, и все тоскливые мысли рассеются мигом. Но тут в клуню решительно вошел Курнышев, а за ним бочком втиснулся в дверь Воловик. Капитан опустился рядом с Андреевым и сказал связному:

— Давай баклагу.

Воловик отстегнул от пояса фляжку и протянул ее ротному. Из карманов брюк вытащил три зеленых яблока, обтер их о полу гимнастерки и положил на солому.

— Давай, лейтенант, с устатку и чтобы дома не журились, — предложил Курнышев, наливая в кружку водки. — Нервы проклятые. Я за эти сутки измотался, как никогда.

— Боюсь, — признался Григорий. — Развезет, а ночью работать.

— Тебе — нет, — успокоил его капитан. — Ты на сегодня свое сделал. Черепенников уже знает — ночью работать ему. Так что давай за победу.

Григорий выпил полкружки и запустил зубы в зеленое яблоко. Оно было настолько кислое, что свело скулы.

— Где ты достал эту маму-кису? — спросил Андреев Воловика.

— Эвон ее сколько, — махнул рукой в сторону сада связной. — Ешь — не хочу.

— Ох и прижимист ты у меня, — усмехнулся Курнышев. — Ну-ка достань из другого кармана. Достань, достань, нечего стесняться.

Воловик нехотя вытащил два розовых яблока, от них исходил чудный аромат — анис.

— Видал ты его? — нарочно нахмурился капитан. — Куркуль. Я у него время от времени очищаю разные запасы. На днях, знаешь, что обнаружил? Помнишь, прошлой осенью в Гомеле старшина раздобыл ящик погарских сигарет, еще довоенного выпуска?

— В маленьких пачках, а сами сигареты без бумаги, табачным листом обернуты?

— Их. Три пачки нашел. Так, Воловик?

— Так. И что из этого?

— Ты коллекцию собираешь, что ли?

— Не смейтесь, товарищ капитан. Когда курева нет, вы же с меня не слезаете. А у меня со старшиной — во! — Он стукнул кулаком о кулак.

Капитан выпил сам и вернул фляжку Воловику, Сказал Андрееву:

— Так ты отдыхай. И хлопцы твои будут отдыхать. А утром… В общем, утро вечера мудренее.