Трудный Роман

– Женствен и сентиментален, – вынес свой приговор Роман. – Не в духе нашего рассудочного времени. Впрочем, твой выбор не так уж плох.

Свою группу они нашли на площадке второго этажа у столика консультанта. Наташа Семенцова вела с консультантом умный разговор. Слышались звучные слова: неореализм, модернизм, абстракционизм, экспрессионизм…

– Я не могу вам сказать своего личного мнения о портретных рисунках Леже, – кокетливо выговаривала Наташа, – они мне не особенно по душе. Слишком фотографичны…

Когда уходили из музея, Наташа назидательным тоном спросила:

– Ну, а тебе что понравилось больше всего, Гостев? Надеюсь, тебя интересует хоть искусство?

– Гастев.

– Ах, прости. Ну, так что же все-таки?

– Мумия древнейшего человека, – небрежно ответил Роман, подавая Жене пальто. – Изящна и вполне современна.

Общительная Наташа даже поперхнулась, а Роман тут же повернулся к ней спиной. Хорошо, Костя подвернулся, помог ей надеть пальто.

«Странно, и за что Роман ее невзлюбил? – думал он. – Наташка совсем уж не такая въедливая и некрасивая, какой ему кажется. Девчонка как девчонка. Только очень рассеянная. Часто спорит, никогда не соглашается с мальчишками. Потому и прозвали ее «поперек». Что же плохого? Хочет иметь свое мнение и чтобы ее замечали, считались с ней. Невысокая, курносая, круглое лицо, две маленькие косички – хвостиками с синими ленточками. Не модно, но так ей нравится. Глаза умные, часто щурится. Близорукая, а кажется, что с ехидцей. Нормальная, в общем, девчонка. И очень даже честная. Когда она потеряла комсомольский билет, прибежала к Марианне: «Даже жить не хочется. Из-за этой книжечки на эшафот поднимались, а я такая растяпа…» И расплакалась. Еле-еле ее Марианна успокоила».

Остаток вечера Костя провел дома – в маленькой комнате коммунальной квартиры. Мама вязала ему шерстяные носки. А он пытался сочинить стих о воскреснике. Сочинял долго и мучительно. Мать подошла, положила на лоб сухую теплую ладонь. Костя с удивлением поднял на нее глаза.

– Что-то бледный ты, сынок, и скучный. Уж не заболел?

– Нет, мама. Выполняю общественное поручение. Второй день ничего не получается. Чуть мозги себе не вывихнул.

– Что это за поручения, из-за которых голову себе надо ломать? – возмутилась мать. – Брось ты эту канитель.

Костя улыбнулся.

Мать накрыла стол для вечернего чаепития.

– Мама, опять за свое. – Костя укоризненно взглянул на мать.

– А что? – Она притворилась, что не понимает.

– Я всегда пью с двумя кусками сахара, а ты четыре вбухала…

В их отношениях не принято было как-то слишком выказывать или подчеркивать свои чувства. И когда Костя стал взрослеть, мать сама деликатно отодвинулась от него, не лезла в душу, не приставала с мелочной опекой.

Костя взялся за уроки, а рядом мать теперь подтачивала рукава его рубахи, а то совсем износилась. Время от времени она посматривала на сына. Это ему не мешало. Напротив, в ее присутствии было как бы и теплей и уютней в их тесной комнатке.

– Савельич опять учудил, – заговорил он, поднимая глаза от книги. – Спросили у него про тайну Лох-Несского озера. Это в Шотландии. Там вроде бы водится какое-то исполинское чудовище. А учитель увлекается и тогда обо всем забывает. Ну, многозначительно так, словно по секрету, отвечает: «Должен сообщить вам, друзья мои, я верю в эту тайну. У меня и доказательства все собраны». И давай весь урок рассказывать… А однажды восьмиклассники слопали какой-то экспонат – высушенную рыбу. Он весь день ходил как в воду опущенный, расстроился. Дикари, говорит, варвары, рыбоеды…

– Он к вам по-хорошему, а вы, сорванцы, смеетесь над ним.

– Да нет, что ты! Он добрый-добрый, а себя в обиду не даст. Только действует как-то по-своему, по-особенному. Он посмотрит, а тебе уже совестно. И объясняет хорошо. После него можно не учить. Ты бы посмотрела наши кабинеты географии и астрономии! Половину экспонатов ребята сами сделали. Мы в девятом хотели его разыграть: «Иван Савельевич, в райкоме обязали первый урок начинать с какой-нибудь песни». Поверил: «Ну-ну, пожалуйста». Мы запели: «Моряк вразвалочку сошел на берег…» Спели два куплета и замолчали. И он молчит, смотрит на нас и улыбается глазами. «Что же вы не продолжаете?» Застыдились. Он говорит: «А теперь я для полного концерта прочитаю вам басню». И прочитал «Стрекозу и Муравья». Вот тебе и простак…

Людочка Маликова загрустила. На уроке задумчиво смотрела в окно, на переменах ходила одна-одинешенька. Когда ее вызывали, испуганно вздрагивала, округляла глаза: «А?» Перестала учить уроки. По классу пронеслось: «Влюбилась!»

– Очень оно, это чуйство, не вовремя является, – посочувствовал Костя. – Уцепится за душу и висит, как камень… Ведь пропадает человек. Спасать ее надо.

– Я Марианне сказала, – шепнула Женя. – Она поможет.

– А кто он, рыцарь Печального Образа? Хорошо, если не прохиндей какой-нибудь…

– Никто не знает, – улыбнулась Женя, и по ее довольному лицу можно было понять, что уж она-то наверняка все знает…

– Перестаньте болтать! – цыкнула на них Мымра.

Разговор шел на ее уроке. И надо же, ни с того ни с сего ополчилась на бедную Людку: