Трудный Роман

Костя пожал плечами: «Как сказать!» Но промолчал. Он не любил распространяться о своих заботах. Свое никогда не казалось ему настолько важным, чтобы говорить об этом вслух. И действительно: какие уж там у него до сих пор были трудности? Для него самого, может быть, и да, но не для постороннего глаза…

Осенью заболела мама. Вначале месяца лежала в больнице, потом дома… Он бегал по магазинам, готовил, мыл пол, убирал, стирал… Мама неотрывно смотрела на него. Он с трудом выносил этот взгляд.

«Сынок, иди в школу, – просила она. – Я сама…»

«Ничего, мама, я догоню, не волнуйся. Ты же видишь, я занимаюсь…»

Когда мама настолько поправилась, что могла уже обходиться без его помощи, он объявил, что решил идти работать.

«Я не знал, как тебе трудно. Учиться буду по вечерам. Надоело считать и пересчитывать каждую копейку. Если бы ты знала, как я ненавижу деньги…»

Мама молчала. Он тоже молчал. Они сидели за столом в комнате, заполненной вечерними сумерками.

«Ведь совсем мало осталось, сынок. Ты бы закончил десятилетку… Перебьемся».

Он покачал головой.

Потом в дверь постучали, и к ним нерешительно зашла Марианна. Костя вскочил, испугался: «Зачем вы пришли?»

«Мы с тобой из одной школы. А разве это не значит, что мы из одной команды, Костя? Ты ведь занимаешься боксом? Я тоже играла в сборной института по баскетболу. Однажды во время матча сломала палец и не ушла с площадки до конца игры… Надеюсь, ты меня понимаешь?..»

В общем-то, ей удалось его убедить не бросать школу.

Он совсем не подумал о том, что это можно расценить как малодушие и трусость, как бегство от трудностей.

Дело не в этом. Они с мамой как-нибудь перебьются. Им не привыкать. Просто, наверное, он немного устал, расслабился. Вот и все. Ладно. Он снова соберется, и все будет в порядке.

«Хотите чаю, Марианна? – спросил Костя. – И хлеба с маслом? Хлеб свежий, мягкий. Только что принес из булочной».

«Давай чай пить», – обрадовалась Марианна.

Они не уговаривались молчать об этом разговоре, но так уж получилось, что ни Костя, ни Марианна больше не обмолвились о нем ни словом.

И снова перемена. Только в школе могли придумать такое словечко. Почему перемена? Перерыв. Перемена, а ничего не меняется, кроме урока. Все остается по-прежнему.

Звонок. Перемена окончилась. Все начинается сызнова. А ну, пошли, пошли в классы! Скучились у двери, наступают друг другу на пятки, толкаются, а сзади Иван Савельевич. Этот тип в белом венчике из роз… Ласкает взглядом затылки своих оболтусов.

Уж его-то Роман невзлюбил, кажется, с самого первого взгляда, с самой первой секунды. Невзлюбил остро, мучительно, а главное, безо всякой на то причины.

Учитель астрономии показался каким-то слишком уж мягким, деликатным, нескладным. Это был полный, высокий, слегка сутулый мужчина с округлым лицом и лысиной во всю голову, по бокам которой растрёпанно торчали седоватые клочки волос. Серые глаза чуть навыкате. Как- то хитровато, двусмысленно прищурены. Вроде все, мол, знаем, понимаем, и тому подобное. Черта с два! А на лице услужливое, полуиспуганное выражение. В детстве его, что ли, напугали? Ходит осторожно, семенит маленькими шажочками. Слова просто не скажет. Все «пожалуйста», «распожалуйста». И откуда такие берутся? От его беспомощности, рассеянности, каких-то старомодных манер все нутро выворачивает.

Роману стало ясно, почему противен ему Иван Савельевич. Он несовременен. Человек должен быть человеком, а не медузой. У него над головой высокое небо – спутники летают. Так распрями плечи, не сутулься, не улыбайся заискивающе всем и каждому, не унижай себя. А манеры-то, манеры! Смесь нижегородского с французским. Этакий альянс угодливости и учтивости.

– Гостев, прошу вас. Пожалуйте отвечать урок.

У него и лексика какая-то допотопная, доисторическая.

– Моя фамилия Гастев, а не Гостев.

– Да, да, пожалуйста, извините.

Роман, не сгибая спины, выбрался из-за парты и прямыми шагами направился к доске. Одет он в ладно пригнанную ученическую форму.

– Итак, товарищ Гастев, – доброжелательно улыбнулся учитель, – поделитесь с нами своими познаниями о Марсе.

– Иван Савельич, он большой поклонник астрофизики. Все знаменитые астрономы его друзья. Правда, слегка в одностороннем порядке.

Учитель неуклюже повернулся к румяному крепышу.

– Опять Черникин? А тебя ведь никто не спрашивал, голубчик. Это очень, очень любопытно, – повернулся он к Гастеву, но уже с живейшим интересом.

«Ну и тип», – подумал Роман и решил ничего не говорить. Он стоял, отставив в сторону правую ногу, в упор смотрел на учителя и молчал. Тот забеспокоился.

– Вероятно, вы затрудняетесь начать. Ну что ж. Я понимаю, бывает. – Он обернулся к классу за одобрением. – Пожалуйста, начните с положения Марса в Солнечной системе.

Роман молчал.

– В чем дело, товарищ Гастев? Почему вы молчите?

– Во-первых, я никогда не был ничьим поклонником, – сердито начал Роман, – а во-вторых…

Первым, откинувшись на спинку сиденья, захохотал Черникин. За ним остальные. К удивлению Романа, учитель тоже улыбнулся.

– Ах, вот оно что! Ну, не беда. Вернемся к Марсу.