Трудовые будни барышни-попаданки 3 (СИ)

— Иван Генрихович, почему же этот, как говорят, самородок в первый день попросил выдать на складе четверть спирта с таким странным обоснованием, что интендант выдал, лишь чтобы посмотреть на такое использование?

— Франц Павлович, не знаю, как интендант, а я регулярно наблюдаю Пичугина. Он и вправду погружает в спирт медицинские инструменты, а также протирает руки, когда осматривает больных и делает самые простые операции.

— Странная прихоть, свойственная человеку, внезапно отказавшемуся от алкоголизма. Быть может, он заменил вино опиумными вытяжками или другими средствами возбуждения мозга.

— Этого я не знаю, Франц Павлович. Известно мне, что в двух палатах, которые Пичугин курирует, смертность снизилась на треть. Сам не верил, пока не взял журналы, подсчитал. Так и есть.

— Откуда же эти революционные новации, Иван Генрихович?

— Лекарь Пичугин и не скрывает. Не так давно за чашкой чая — да, он и вправду решил забыть спиртное — он рассказал мне удивительную историю о том, как этим летом в Нижегородской губернии осуществил небывалую операцию по требованию некоей мелкопоместной дворянки госпожи Эмилии Шторм, вдовы гвардейского капитана. Она сама произвела эфирные пары, чтобы погрузить в сон своего мужика с воспалением в животе. Операция прошла успешно, и вдова подарила Пичугину это средство. Как сказал лекарь, они продолжают переписываться, и госпожа Шторм предлагает проекты удивительных машин, способных облегчить стирку госпитального белья.

— Удивительно, Франц Павлович… Впрочем, неудивительно. Судя по фамилии, это дочь германской нации, продолжившая научные изыскания своего покойного супруга. Так вы считаете возможным дозволить эту операцию?

— Да. И непременно буду ее зрителем, а для надежности — ассистентом, несмотря на разницу в чинах. Если она окажется неудачной, вина будет на лекаре, а в случае удачи я подготовлю статью для «Лейпцигского медицинского курьера».

* * *

— Федька, так это ты генеральшу огорчил?

— А что делать было, Тит Аполлоныч? Ежели бы ее высокоблагородие до полудня пожаловать соизволили бы, я бы, конечно, только им отрез продал. Кто же подумать мог, что они припоздниться изволят, а асессорша в наш магазин пораньше зайдет?

— Я же последний отрез отложить велел до знатного покупателя. Знатного, а не асессорши. Еще бы секретарше продал!

— Так я, Тит Аполлоныч, на полку положил, бязью прикрыл, а краешек высунулся. Асессорша и углядела. Говорит: что за новинка такая яркая? Как тут не показать? А она — восхищаться, будто засидевшаяся девка жениха углядела. Вцепилась, как кошка в мышь, разве не шипит на меня. Встряхнула, осмотрела, сама скатывать пустилась. Только спросила, откуда да сколько стоит? Я говорю: «Из Парижу», да еще выше вашей цены десятку накинул, думал — не станет брать. Куда там! Кошель открыла, на прилавок выложила. Я обрадовался, что доход принес заведению. Кто же знал, что генеральша пожалует и захочет ткань зеленую на платье.

— Кто же знал, кто же знал! Федюшенька, ты же купецкий приказчик! В нашем деле ума мало — сметка нужна. Асессорши, капитанши, секретарши к нам кажный день ходят. А генеральша, про невиданную зеленую ткань прознавшая, хорошо, если раз в год заглянет. Продали бы отрез, какой она на Кузнецком Мосту день искала и не нашла, так привадили бы к магазину. Небось увидала платье из такой ткани на другой генеральше, уснуть не может, пока такой не сошьет.

— Тит Аполлоныч, я обещал ей, что, как только у нас новая зеленая ткань появится, сразу мальчишку отправим к ней на дом.

— Обещал он… Из Макарьева погоревшего эта ткань, а там откуда взялась — не дознаться. Не бывать тебе, Федька, купцом, до седины в приказчиках проходишь.

— Ты погодь, Тит Аполлоныч, погодь горевать да зарекаться. Зеленой холстины генеральша не дождалась, а вот лиловую повидала. Перехватил я тот кусок у Милохина, как муха промеж пальцев шмыгнул и всю штуку ткани увел! Генеральша как увидела тот набивной шелк лилового колеру, так едва оземь возле прилавка не грянулась! Ажно ручки в перчатках затряслись. Да и хитрее — тут, говорю, сударыня, едва ли образец, на душегрею не хватит. А вот ежели пожелаете… достану вам этой ткани хоть двадцать аршин и голову дам на отсечение — ни у кого в Москве такого шелку нет! И платья такого не будет, особливо если на Сихлершу-портниху не поскупитесь. Все ж таки французинка лучше наших-то с таким дорогим матерьялом обойдется!

— Ну, Федька! А чего ж молчал да не с того начал? Что за манера у тебя крутить да блукать! Дам по затылку, да и вся недолга…

— За что ж по затылку-то, Тит Аполлоныч? За генеральшу, которая завтра прибудет с дочками, коим тоже чего на платья к зимнему сезону присмотрит? И вся в надежде, что я таки урву для нее невиданную заграничную диковину. Обещался живота не пожалеть, коли барыня благосклонность явит. А лиловый-то шелк в кладовой лежит, дожидается.

— Ну, шельма! Ну, Федька!

* * *