Труды по россиеведению. Выпуск 2

И от этого импульса Отечественной пошло-поехало. Гроссман, Окуджава, Современник, Таганка, Хуциев, К. Муратова, многое-многое другое. Проза, поэзия, театр, кино, живопись – высочайшего качества, тонкое, умное, новое, и возвращение тех, кто в двадцатые-тридцатые творил катакомбно. Все это великое искусство 50–80-х, вплоть до Бродского, Высоцкого, А. Германа, русского рока. И даже до Александра Исаевича Солженицына, чей генезис, правда, сложнее, многообразнее. Но и его без Отечественной и ее эмансипационных последствий представить невозможно (хотя, в отличие от большинства «послевоенных» par excellence, он и, наверное, Бродский «вписаны» во всю русскую историю; которая их как будто ждала; это ведь их в своем «Поэте» (а не современников) приветствовала и предчувствовала Марина Ивановна: «Он тот, кто смешивает карты, / Обманывает вес и счет, / Он тот, кто спрашивает с парты, / Кто Канта наголову бьет, / Кто в каменном гробу Бастилий – / Как дерево в своей красе. / Тот, чьи следы – всегда простыли, / Тот поезд, на который все / Опаздывают…»; с младых лет помню: Жозеф де Местр, такая романтическая русская «легенда», обещал петербургскому свету – явится, явится еще с той же Волги Пугачев, но с университетским дипломом; действительно, Бог не спас, явился; я же по аналогии и ретроспективно: пусть не Добрармия, не вообще Освободительная армия Юга России, с Дона, Ростова-на-Дону, но пришел оттуда человек и по его любимой поговорке произошло: «Одно слово правды весь мир перетянет». Перетянуло).

И из этого же, конечно, корня – инакомыслие, правозащитное движение, диссидентство в целом. То есть помимо прочего, строительство гражданского общества. Сегодня даже не важно (конечно, важно, но здесь о другом), какие идеи их вдохновляли и что они продуцировали сами. Главное: они начали строить, не спрося разрешения у начальства. Эта самостоятельность, эта их свобода выбора и мужество и есть их грандиозный вклад в дело нашего выздоровления–возрождения.

И здесь пришла пора сказать о событии, которое конституировало КР-2, стало вторым (наряду с Войной) источником его легитимности, ключевым моментом его становления. Речь идет о русском Нюрнберге.

В 1956 г. руководство СССР–КПСС решилось на самоубийственный шаг: оно провело свой Нюрнбергский процесс. Я настаиваю на том, что ХХ съезд был советским Нюрнбергом. И потому никакого другого Нюрнберга в России уже не будет. При всей (внешней) скромности и «робости» саморазоблачения это было именно саморазоблачение и заметим: одно из самых морально достойных событий русской истории за все ее тысячелетие. Даже если оно стало возможным в результате острой внутрипартийной борьбы. То есть такая цель – саморазоблачение – и не ставилась. Кстати, подчеркнем, вследствие и после этого Система была обречена, начался процесс эмансипации.

В перестроечные и постперестроечные годы много говорилось о необходимости Нюрнбергского суда над коммунистами-чекистами, над всей системой большевизма. И поскольку ничего подобного не получалось и не случилось, проницательные аналитики сделали вывод: русский народ не хочет каяться, не хочет очиститься; и это открывает возможности для новых трагических событий. Конечно, эти критики правы. Ничего такого мы не хотим. Но только ли мы?

Вот что пишет немецкая исследовательница Юта Шерер: «Переход от диктатуры к демократии был крайне трудным и длительным процессом. 1945 г. не стал точкой отсчета, знаменующей начало новой немецкой истории. Не было какой-то готовой нормы, к которой можно было бы перейти. Сразу после окончания войны не произошло решительного разрыва с наследством Третьего рейха. Огромное большинство немцев стремилось к материальному и психологическому возрождению, вытесняя из сознания реалии нацистского государства, только-только ставшие прошлым. Нюрнбергские процессы, которые, по замыслу держав-победительниц, должны были сыграть также и воспитательную роль, оставляли немцев равнодушными или вызывали неприятие – населению Германии хотелось достичь хоть какой-то “нормализации”. Осознания преступного характера национал-социализма не произошло. Господствовало мнение, что все происходящее – это просто суд победителей над побежденными. Преступления Третьего рейха в общественном сознании уравнивались с ущербом, нанесенным немецким городам бомбардировками союзников, а признание массовых национал-социалистических организаций преступными воспринималось как огульное коллективное обвинение всего народа» (12, с. 91).