Труды по россиеведению. Выпуск 4

1912 год был лучшим в русской истории. Причем навсегда. Никогда русским не удастся повторить чудо этого года. Белла Ахмадулина сказала об этом времени: «Как на земле свежо и рано». Но современники не заметили этого, а потомки больше помнят о следующем, 13-м годе, с которым советские себя сравнивали, или о 14-м, когда все это чудо закончилось. О послевоенном германском подъеме (примерно 1947–1956 гг.) принято говорить «экономическое чудо». Здесь же было чудо общесоциальное, более того – культурное. Мы, сегодняшние, даже профессиональные исследователи, не в состоянии почувствовать эту невероятную историческую возможность.

Однако почему же все-таки ничего не случилось? То есть случилось – самоубийство. Всей Европы, – а это значит, всего мира. Но наш суицид, если можно так сказать, был абсолютным. Как это объяснить? Мы поем гимн николаевской России и одновременно фиксируем: это конец. Действительно, как можно выйти из этого противоречия: взлет, неслыханный и несравнимый, и падение – такое же?

Было два события в этом любимом мною году: Пражская конференция социал-демократов и Ленский расстрел. В 1962 г. пионер Юрик Пивоваров, как называла меня бабушка, читал книгу о Пражской конференции 1912 г. (сейчас не вспомню, как называлась и кто автор). Но это был один из текстов, определивших мою жизнь (смеяться над ребенком не надо). Расскажу то, что помню. Город Прага, горы, какие-то люди и главный среди них – мужчина лет сорока, в котелке, крепко сбитый, очень уверенный в себе. Они идут пить пиво. И вот этот человек в котелке выпивает две кружки, ест сосиски и обсуждает свои дела. – Один из самых больших шоков, который я испытал в своей жизни: Ленин пил пиво, ел сосиски. Я был поражен: Ленин – бог, центр Вселенной, а здесь – такое. Вот это мое детское понимание никак не совпадает с нынешним сверхвзрослым пониманием того, чем был 1912 год.

А чем он был? Невероятным подъемом, на который другая Россия (потом мы объясним, что это такое) ответила своим. Когда-то Достоевский говорил (а до него, наверное, и многие другие), что настоящий раскол проходит по сердцу человека. А что, пиво и сосиски в Праге – это раскол? Конечно. Там будущие убийцы навсегда разошлись с будущими жертвами. И оказалось, что общая политэкономия или социология – ничто по сравнению со «слезинкой ребенка». Оказалось, что припадочный Достоевский в миллион раз умнее доктора Боннского университета Карла Маркса. То, что произошло в Праге, – это не закрепление раскола между двумя фракциями одной партии. Это развод раз и навсегда между теми, кто готов на преступление, и теми, кто не готов. И хотя историческая Россия ничего этого не заметила, поскольку все эти эрэсдэры тогда были ничем, но вот так бывает: в братском славянском городе решилась судьба страны. И из Праги уехала уже неприемлемая (по моей терминологии) Россия.

Еще одно событие – Ленский расстрел. Тоже с детства знаем: Сибирь, золотые прииски, мерзавцы-буржуи не платят денег, демонстрация рабочих, по ним стреляют. Министр внутренних дел генерал А. Макаров говорит: так было и будет. Генерал не знал, что через семь лет его расстреляют чекисты. Да и вообще никто не знал, что через семь лет Отечество станет местом расстрелов. Я всегда с недоверием относился к этой истории: мне казалось, коммунисты чего-то врут. Неужели в моей любимой и счастливой России, где были Блок и Ахматова, возможно такое? В том-то все и дело, что это было возможно.

Два этих события – одно малозаметное, другое в высшей степени шумное – были, быть может, важнее, чем все остальное, что произошло в том лучшем за всю русскую историю году.

А вот 1952 год. Ни на каких юбилейных исторических картах его нет. А ведь это был последний год жизни Сталина. Мое раннее детство. Ощущение одно: самая длинная ночь в году. В России середины века всегда ночь. Разумеется, в современной России – что там было при царе Горохе, мы не знаем. Мрачное семилетие (1848–1855) XIX в. и сталинская семилетка после войны, наверное, самые безвыходные времена за последние два столетия (а вот бездумная, глупая, легкомысленная семилетка Никиты – просто полет легкокрылых бабочек, свежий воздух, радость). Никогда, думаю, Россия не была в такой безвылазной яме, в таком безысходном холоде (о, как я помню эти сокрушающие морозы, которые запорашивали стекла нашей комнаты в коммуналке Напрудного переулка). А бабушка пела мне: тебя Ленин любит, тебя Сталин любит. И показывала мне книжку, одну из первых в моей жизни: на первой странице была изображена Кремлевская стена и серебристые ели вдоль нее. Это мое представление о рае.