Труды по россиеведению. Выпуск 5

Итак, власть отпустила на волю некоторые виды деятельности и, соответственно, людей, занимающихся ими. При всех «но» и ограничениях такие виды и такие люди существуют. И, соответственно, их социальный кругозор, так сказать, ограничен собственными возможностями. Создалась удивительная ситуация. Когда, по сути дела, начался разгром системы здравоохранения, это вызвало слабые, беспомощные протесты самих медиков. А ведь на демонстрацию в первую очередь должны были выйти мы, пациенты. Речь ведь идет о нашем здоровье. Но у одних, кто практически при любых переменах найдет возможности квалифицированно лечиться, и у других, которые ни при каких условиях их не найдут, интереса к проблемам медиков нет. Для тех и других разгром российской медицины – это не проблема их здоровья. Это проблема профессионального устройства врачей и медсестер. То же самое касается школы, Академии наук и т.д.

Мы получили общество, которое по-прежнему состоит из массовизированных индивидов, но оказавшихся в разных условиях социального выживания. То есть это и есть основная структура, стратификация постсоветского общества. Поскольку появились социальные сферы и виды деятельности, к которым власть потеряла свой интерес, но возникли и те, которые находятся под ее неусыпным вниманием, то и невозможен социальный протест типа перестроечного. Невозможен и протест со стороны отпущенных властью. В условиях протеста они потеряют то, чем обладают. Невозможен протест подконтрольных – они кормятся с руки власти. Но как бы Путин ни укреплял свою властную вертикаль, как бы ни наступал на общество, по своей природе власть, которую он олицетворяет, не нуждается в тотальном контроле над обществом.

Поэтому нынешняя путинская власть не хочет быть сталинской – даже в мягком варианте. А потому и общенациональный протест маловероятен. Но и раздробленное по своим возможностям общество, состоящее, напомню, из наследственно социально безразличных индивидов, не способно к протесту современного типа. То есть, повторим, социально организованных групп.

Какой же выход? Здесь, парадоксальным образом, обратимся к идеям главного убийцы русского общества – В.И. Ленина. В работе «Что делать?» он писал о необходимости внесения в сознание пролетарских масс идеи революционного преобразования. Само это сознание, полагал Ильич, не может выработать революционная идеология. Задачи сегодняшних российских интеллектуалов, ориентированных на идеи права, свободы, социальной справедливости т.д., состоят в следующем:

1) всеми возможными средствами заниматься просвещением и распространением этих идей;

2) всеми возможными средствами соучаствовать в самоорганизации тех отдельных уже складывающихся социальных групп, которые в наибольшей степени страдают в сложившейся ситуации.

Это сегодня единственная возможность для восстановления русского гражданского общества, единственная возможность оппонирования власти.

Парадоксальным образом власть может ускорить этот процесс. Если вдруг еще более усилит наступление на население.

Что делать?

Заканчивается Четырнадцатый. Близкие мне люди, я сам задаемся вопросами. Как же нам быть? Как быть людям, когда-то полагавшим, что преодоление коммунизма, его конец будут означать переход в нормальное

(свободное, справедливое, безопасное etc.) состояние?

Где найти нравственную (тема добра и зла) и одновременно историческую (бытийственную, явленную в качестве деяния) точку опоры для утверждения иной, не чекистско-полицейской, не грабительски-передельной, не фальшиво-патриотической России. Но – России нормальной (и «великой под знаком понесенных утрат»). Один раз я видел такой мою Родину (с 19 по 22 августа 1991 г.). И никогда не забуду той полноты счастья – «ты русский», восторженной гордости, спокойствия и совершенно, казалось, оправданных надежд…

Так что ж теперь? Ведь все это не исполнилось. – Может быть, с некоторым преувеличением нынешнее мое (да и многих-многих других) состояние определяется словом «отчаяние». Ну, социальное отчаяние (хотя в России личное практически всегда завязано на социальное; у нас privacy так и не стало монадой человеческой экзистенции), вплоть до «оставь свой край глухой и грешный, / оставь Россию навсегда». Конечно, это не надо понимать прямо. Более того, прошу запомнить: мы не побежим («мы» – это многие; «нас» следует квалифицировать как тех, кого ненавидит газета «Завтра»). А «оставь» – в том смысле, что опять не получилось. Отчаяние… И вдруг на ум снова приходит ахматовское: не будем терять отчаяния. Раньше я не понимал этой мысли. Как это нельзя терять отчаяние? В чем его благо? В чем спасительность (напомню: христианство относится к религиям спасения)?