Труды

Ни один святой не пользовался такой посмертной славой на христианском Западе, как Мартин Турский. Никто из древних мучеников не может в этом отношении сравниться с ним. О почитании его свидетельствуют тысячи храмов и поселений, носящих его имя[958]. Для средневековой Франции (и для Германии) он был святым национальным. Его базилика в Type была величайшим религиозным центром меровингской и каролингской Франции, его мантия (сарра) – государственной святыней франкских королей. Еще более значительно то, что житие его, составленное современником, Сульпицием Севером, послужило образцом для всей агиографической литературы Запада. Первое житие западного подвижника – оно вдохновило на аскетический подвиг множество поколений христиан. Оно было для них, после Евангелия, а может быть, и раньше Евангелия, первой духовной пищей, важнейшей школой аскезы. Почти в каждом святом меровингской эпохи, которую Мабильон называет "золотым веком агиографии", мы узнаем фамильные черты детей Турского отца. Перед этим влиянием на ряд столетий – во всяком случае, до "Каролингского Возрождения" – бледнеют и полу-восточная школа Иоанна Кассиана и родственные ему традиции Лерина и Бенедикта Нурсийского. Все три последние подвижнические школы построены на началах духовной "рассудительности", умеряющей крайности аскезы во имя деятельного, братского общежития. Школа св. Мартина резко отличается от них героическою суровостью аскезы, ставящей выше всего идеал уединенного подвига. Аскетическая идея в век Григория Турского (VI в.) выражена с величайшей силой и величайшей односторонностью[959]. И поиски истоков этой идеи неизменно возвращают нас к Турскому подвижнику IV столетия.

 Критическая проблема биографии св. Мартина впервые остро поставлена в недавней работе Бабю.[960] Этот талантливый, при всей своей радикальной прямолинейности, исследователь (безвременно погибший на войне в 1916 г.) убедительно показал, что мы знаем образ Мартина таким, каким он отражен в произведениях литератора Сульпиция Севера[961]. Житие вышло не из круга близких учеников святого, сложилось не в его монастыре. Блестящий писатель, ритор, историк, увлеченный, подобно многим из его современников, аскетическим идеалом, Север воплотил этот идеал в необычайно ярком, набросанном сильными мазками, в импрессионистской манере поздней античной риторики, образе далекого Турского аскета. Существование личной связи между ними несомненно. Совершенно напрасно французский ученый пытается свести ее к одному путешествию Севера в Тур, в последний год жизни святого[962]. Но столь же несомненно, что автор не обладал добродетелью объективного самоограничения. Страстный радикал, он живет в резкой оппозиции к церковно-общественному строю своего времени, беспощадно относясь ко всему галльскому епископату, к императорской власти. Созданный им образ св. Мартина естественно вкладывается в круг аскетических и эсхатологических идей автора. Бабю идет дальше. Предполагаемое им молчание, которое будто бы долго окутывает личность Мартина и его дело, приводит критика к скептическим заключениям: Мартин, если не как историческая личность, то как герой западной аскезы, есть всецело создание Севера. Мы не можем присоединиться к этой тезе по внешним и внутренним основаниям. Ученики Мартина, посещавшие Сульпиция и св. Павлина (Ноланского), служившие живою связью между единомышленниками-друзьями[963], и другие его ученики, занимавшие уже в то время епископские кафедры[964], ставят известные пределы фантазии агиографа. С другой стороны, Мартин, созданный только по литературным образцам, не мог бы получить такой неповторяемой оригинальности образа. От человеческого воображения требуют, как и во всех аналогичных случаях "созданий", чересчур многого. К сожалению, если фантазия писателя бессильна создать религиозную реальность, она способна по своему окрасить, исказить ее. Бабю прав: "Легенда здесь оказывается более историчной, чем реальность; она одна осталась живой в истории"[965]. Св. Мартин не создал крепкой организации, живой школы, которой бы мог завещать свою память. Для последующих поколений Мартин жив лишь постольку, поскольку воспринят Севером. И поскольку восполнен и, жив также.

 О. Ипполит Делеэ, подготавливавший издание жития св. Мартина для Acta Sanctorum, посвятил большую, исчерпывающую работу критическим проблемам, вызванным книгой Бабю[966]. С обычным своим историческим тактом, он ввел в истинные пропорции контуры проблемы, поставленной Бабю. Для внешней биографии Мартина он дал, быть может, окончательную форму. Однако, глава современного болландизма, верный своему историческому стилю, не пожелал подойти к труднейшей задаче: воссоздания духовного облика святого.