Труп из Первой столицы

— Ну что вы? Бросьте! В конце концов, этот пес тоже заслуживает одобрения. У Йогансена их два, а сам он сильно занят и потому иногда просит меня вспомнить былое и пробежаться с поводком по окрестностям. Со старичком Джоем так уже не побегаешь, он гуляет лишь во дворе. А этот молодой пес — совсем другое дело. По сути ведь это я не собаку выгуливаю, а себя. Бегу к парку, вдоль дорожных оградительных насаждений и думаю: хорошо, что их сейчас так много насадили. С ними дышится легче и мыслится чище. Уж что-то, а сажать у нас умеют, да? — Он пристально посмотрел на Свету, подмигнул и, кажется, не дождавшись ожидаемой реакции, перешел на более серьезный тон. — К концу второй пятилетки будем счастливыми обладателями чистого воздуха, созданного природными ограждениями вокруг автомобильных дорог. Если доживем, конечно… — Товарищ Кулиш пошел за псом вдоль дома, и Света последовала за ним. Глянув на двухэтажный дом-казарму, расположенный на другой стороне улицы, драматург, кажется, забыл о своем намерении приободрить Свету и явно помрачнел. — Забавно, что я ассоциируюсь у вас с Джоем. Это приятно. Но, знаете, ведь я чуть не отдал своего пса в прошлом году! Вернее, что это я себя обеляю, я отдал! Вот сюда, в дом летного командного состава одному милейшему лейтенанту. Сначала мы думали, что поступили верно. Не ясно было, где достать денег и как купить продуктов не то что на содержание собаки, а хотя бы на то, чтобы подкормить слабеющую с каждым днем Ольгу. — Света знала, что Ольгою зовут дочку Кулишей, и сжалась в комок, ожидая услышать про нее тот ужасный финал, которым оканчивалось так много слышанных за последние годы историй о слабеющих без продуктов детях. — Да что там Ольга? — неожиданно воскликнул Микола Гурович. — От голода тогда умирал целый народ, вся Украина… Я ездил на Херсонщину, я видел, и с тех пор не могу спокойно спать… У лейтенанта наш Джой получил достойное питание, но очень тосковал. Через две недели ночью мы услышали страшный вой и узнали голос своего песика. Володя — он хоть и младший ребенок в нашей семье, но если что решил, то не отступит, — пошел забрать его. А утром выяснилось, что Джой выл не от тоски, а потому, что предчувствовал драму. Наш лейтенант застрелился, оставив молодую жену и двух дочек на попечение судьбы. Кто-то говорит — из-за растрат на работе, кто — из-за того, что узнал об аресте братьев и голодной смерти родителей в селе. Такая вот была история. И не напишешь, не расскажешь… Ну? — Драматург опять взглянул прямо на Свету, на этот раз довольно строго. — Долго я буду перед вами откровенничать, чтоб вы уже не боялись выкладывать, с чем пожаловали? Как батька? Все в порядке?

Света поспешно закивала. Не хватало еще, чтобы Микола Гурович решил, что Света пришла по настоянию батьки, чтобы просить помощи. В поселке все действительно было в порядке. Ну, то есть в беспорядке, но правильно и уже хорошо. В какой-то момент батько принял верное решение и отдал половину дома и земли имеющему доступ к пайкам в сельсовете соседу. Условие простое — забирай комнаты и участок, но корми за это мою семью, пока времена не улучшатся. В семье остались бабушка, матуся, маленький братик и одна из взрослых сестричек, которая была больна и в город на работу уехать не смогла. Сам батько ушел работать в интернат. Как сумасшедший ездил он повсюду и собирал окрестных сирот, которых с каждым днем становилось все больше. В голодные обмороки падал, опухал уже даже, но детей пытался спасти. От Светы все это скрывали, чтобы зря не нервировать. А сама она — тоже хороша, ведь даже не приехала ни разу за страшную зиму 1933-го… Поселок Высокий — от Харькова 15 километров, полчаса поездом, три с гаком часа пешком или два с хвостиком, если на попутках, — от города отделялся заставою. Теоретически Света легко могла через нее пройти (ведь документы есть, что не селянка, рвущаяся в город, значит, хоть тебе дежурные на шоссе, хоть проверяющие в поезде обязаны были пропустить). Но были случаи, когда горожан задерживали до выяснения обстоятельств или незаконно разворачивали, потому Света опасалась, что, решившись навестить родных, не успеет вернуться к началу рабочего дня, а за прогулы или опоздания уже можно было схлопотать и суровый выговор, и лишение карточек, и еще что-нибудь похлеще. Про то, как страшно жили той зимой в поселке, она тогда не знала. Топить было нечем, люди спали вповалку, накрывшись всеми вещами, что имелись в домах. Причем, в комнатах с обледенелыми окнами и промозглыми стенами старались не ночевать, предпочитая темные внутренние коридорчики, в которых вроде было несколько теплее. У кого не было продовольственных карточек, те голодали. Из горстей фасоли варили юшку и пытались ею спастись.

Светиной семье выпали еще довольно мягкие условия. Сосед их, как считал батько, оказался порядочным, семью батьки выкормил, никому помереть не дал. А как на Светин взгляд — так просто воспользовался, гад, тяжелым соседским положением. Но кто там Свету слушал…