Труп из Первой столицы

Или вот была история. Поступил сигнал, что из здания Всеукраинского центрального исполнительного комитета под шумок переезда изъяты три ковровые дорожки, гардины и позолоченные картинные рамы. С целью перепродажи и личной выгоды. Сигнал недвусмысленно подводил под подозрения завхоза, хотя тот давал честное большевистское, что никогда подобного имущества в глаза не видывал. «Честное слово — врать готово!» — хмыкнул тогда Игнат Павлович и поручил Коле разобраться. Причем, не столько с завхозом, сколько с пропажей, которую надлежало вернуть. Как минимум, потому что обокраденное здание товарищ Постышев собирался подарить пионерам. Должен был появиться огромный, красивый, первый в мире Дворец пионеров, и, хотя информация про эти планы держалась в тайне, все, кому положено, знали и сокрушались — как же ж это детей без положенных ковров оставили. Обыски ни к чему не привели, и, заодно, выяснилось, что донос написал сосед завхоза, претендующий на занимаемые подозреваемым две комнаты с балконом. Тогда Коля решил идти другим путем. Двое суток не спал, сражался с архивами. Благо, Света помогала, а с хорошей женой, как говорится, любое дело в радость. Да, да, именно с женой! Коля снова улыбнулся и немного покраснел. Но речь не об этом, а о будущем Дворце пионеров. Так вот, в журнале «Зодчество» за 1925 год нашлась статья об истории здания Дворянского собрания. И там черным по белому говорилось, что дорожки вынесли еще в гражданскую, рамы тогда же, видимо, не разобравшись, отправили на свалку вместе с крамольными портретами, а гардины сняли как буржуазное излишество уже в процессе перестройки здания под нужды ВУЦИК.

Или вот еще случай был…

— Мечтаешь? — на плечо Коле легла тяжелая рука незаметно подошедшего командира.

— Никак нет, — вздрогнул Николай. И как только Игнат Павлович вечно умудрялся так тихо подкрадываться? — Рад, что все обошлось без происшествий, потому немного расслабился.

— Да, обошлось, — задумчиво глядя вслед поезду проговорил Ткаченко. — Но расслабляться рано. Чует мое сердце, нам еще этот клятый Съезд писателей крови попьет. А он у нас до начала августа. Но на сегодня все. Свободен. Тем паче, я смотрю, тебя уже заждались.

По хитрому прищуру начальника Николай все понял и обернулся. Светлана ждала у вокзальной стены, озаряя окрестности улыбкой и своим неизменно удивленным и лучистым взглядом. Уже вроде и темнеть начинало, и фонари еще не разгорелись, а Коля видел каждую Светину черточку так ясно, будто стоял от жены в двух шагах. Косы собраны колечками и заправлены под шляпку, дорожный рюкзак — старый Колин, матерью сто раз шитый-перешитый уже — оттягивает плечо, в руках неизменный узелок с провизией. Засияв, словно начищенный медный чайник, Коля кинулся к ней. Соскучился!

* * *

— Ты на вокзале, я — на вокзале. Вот я и подумала, зачем одной домой ехать? Дождусь тебя, заодно в демонстрации поучаствую. Возле театра Миссури — ну того, где нынче оперетта, в котором вечно нет билетов и аншлаг, — соорудили сцену из грузовика. Так хорошо украсили! И транспарант, и ленты, и цветы… Кто докладывал и про что, я конечно, не услышала — далеко стояла, сам понимаешь, какое там столпотворение, — но ощущение осталось самое праздничное. Это ж такое событие! Украина никогда не забудет! — громко щебетала Света. — Ой, да подожди ты, не ешь всухомятку. — Секунду назад она сама вложила Николаю в руки вареное яйцо, а теперь сама же забирала его обратно. — Пойдем в буфет, кипятка наберем!

— Мне в форме в питейные заведения заходить не положено, — вспомнил Николай.

— В привокзальные можно. Я специально приказы недавно просматривала. Видишь, я знаю о правилах твоей службы больше, чем ты! Вот если бы ты больше читал…

— …То меньше бы работал, и мы бы остались без довольствия.