Трущобы Петербурга

УСАДЬБА БЖОДИКОВСКОГО БЫЛА на краю местечка, занимала чудную гористую часть его, с крутым скатом к широкой и быстрой реке Зальковке, по берегу которой рядом были расположены сахарный и винокуренный заводы, а около них были построены целые селения разных заводских зданий, жилых домов, служб при них и прочего. Я приказал своему Пареену ехать прямо в усадьбу, и скоро усталые лошадки, с трудом таща на гору телегу, всю облепленную грязью, уныло позвякивая колокольчиками, подвезли меня к крыльцу громадного барского дома. Вероятно, заслышав наш звонок, на крыльцо выскочил какой-то грязный мальчуган, но тотчас опять юркнул в дом, из которого затем вышел старый, благообразный лакей и с низким поклоном начал помогать мне выйти из телеги.

— Дома барин? — просил я.

— Дома, пожалуйте.

Не успел я войти в переднюю и раздеться, как из залы выбежал ко мне худой маленький старичок, который, потрясая мою руку, быстро, тараторя, заговорил по-польски:

— Я ждал и очень рад видеть пана советника. Какое у меня несчастье, какое несчастье… подумайте, пан! Вшистко взяли, и моя бедная Авгухта…

Он взял меня под руку и, таща куда-то, начал жаловаться на свою несчастную, горькую судьбу. Мы прошли несколько громадных зал, гостиных и других комнат и, наконец, очутились в просторном кабинете хозяина, где стояло несколько громадных письменных столов, заваленных книгами, бумагами, всевозможными мешочками, банками, стекляшками и прочим. Меблирована эта комната была в высшей степени странно: рядом с вольтеровским креслом, обитым дорогой французской тисненой кожей, стоял простой крашеный стул и даже без ног; из некоторых старых кресел торчали мочала и пружины; дорогие французские обои в некоторых местах были разорваны и подклеены обыкновенными дешевенькими шпалерами; на громадных окнах висели прекрасные, но выцветшие уже занавеси, которые в некоторых местах были подхвачены обыкновенными веревками; на стенах висело несколько дорогих картин кисти известных иностранных художников, и тут же, рядом с ними, была прибита прямо гвоздиками к стене лубочная картинка, изображавшая охоту какого-то вельможного пана на кабанов.

«Прежде… и теперь», — подумал я, внимательно осматривая самого хозяина и обстановку его кабинета. Прежде — барин, аристократ, любитель роскоши и красоты, теперь — завзятый коммерсант, промышленник и торговец, погрязший в грошовой экономии, занятый счетами и барышами без конца. Наблюдения эти проносились в моей голов в то время, когда этот самый прежний барин суетился, чего-то искал, выходил несколько раз из кабинета, оставляя меня одного и предоставляя мне думать о нем, что угодно, и опять возвращался.

Наконец, порывшись к куче каких-то книг, он вынул оттуда клочок бумаги, мелко исписанный цифрами, с которым и обратился ко мне.

— Я пану советнику повядам, — начал Бжодиковский опять по-польски, но я его остановил, прося объясняться со мною по-русски, так как я по-польски ровно ничего не понимаю.

— Не разуме, пан? — с недоверием переспросил он.

— Нет. Как случилось у вас это происшествие, расскажите мне, будьте добры.

— А, пан, то крайнее несчастье! Моя бедная Августа, мои деньги — все пропало, всё лайдаки украли и меня еще чуть не убили, — хватаясь за голову, проговорил Бжодиковский.

— Когда это случилось?

— Случилось в ночь на тринадцатое число, а как это случилось — я до сих пор не могу прийти в себя и дать отчет.

Прерывая свой рассказ разными восклицаниями, польскими выражениями и ругательствами, Бжодиковский передал мне следующее: