ЦА. Как найти свою целевую аудиторию и стать для нее магнитом

С пищей все обстоит так же. Наша любовь к сладкому, например, в виде графика выглядит тоже как перевернутая U-образная кривая – чем больше или чем меньше, тем меньше нравится. Исследователь пищи Говард Московиц в исследовании «чесночных приправ» на потребителях предлагал людям пробовать разные варианты продукта с разным уровнем насыщенности вкуса. «Больше нравились приправы с высокой интенсивностью вкуса», – писал он – что понятно. Но он отметил еще один любопытный эффект. «Также росло и потенциальное ощущение утомления от вкуса». То, что первые несколько раз возбуждает, быстро надоедает. Возможно, тут начинает работать перцептивная беглость. «Ого, да это и правда чеснок!» – говорите вы в первый раз. «Н-да, опять этот чеснок», – говорите вы во второй. В третьем образце вы уже просто ощущаете вкус чеснока. И если, как утверждал Московиц, «Колы» пользуются популярностью потому, что мы не можем на вкус определить, что в них намешано, то и жанры вроде джаза можно назвать «музыкальной колой»; а популярная музыка в таком случае будет апельсиновой газировкой – первые несколько раз нравится, но быстро надоедает. Музыковеды даже используют слово «насыщение» для описания замеченного в процессе изучения старых хит-парадов феномена: чем быстрее песня попадает в первую десятку хит-парада, тем быстрее она оттуда вылетает, словно мы быстро наелись сладкого, поддавшись связанной с этим эйфории, а затем наступило «похмелье» от переизбытка углеводов.

Если отбросить в сторону сложность, почему нам больше нравится то, с чем мы знакомы? Знакомая пища является эволюционно-адаптирующим фактором: то, что вас не убило в прошлый раз, не убьет и в этот. Мы сталкиваемся с «дилеммой всеядного» Пола Розина: как и крысы, мы не ограничены в выборе пищи, но в качестве расплаты за это, как пишет Майкл Поллан, «огромный объем ресурса головного мозга и времени необходимо посвящать выяснению, что из всего многообразия блюд, предлагаемых нам природой, безопасно употреблять в пищу». В музыке, как и вообще в вопросах вкуса, мы сталкиваемся с аналогичной «дилеммой всеядного»: песен существует больше, чем вы можете послушать за всю свою жизнь. Цифровая революция в музыке, как отметил музыкант Питер Гэбриэл, манила свободой выбора. Но, как только жесткие диски забились файлами и «облако» тоже стало буквально ломиться от музыки, нам неожиданно захотелось свободы от выбора.

Так что вернемся к экспозиции: почему нам больше нравится то, что мы знаем (даже если существует что-то, что может понравиться еще больше)? Потому, что это позволяет сэкономить время, энергию и не рыскать по бесконечной музыкальной вселенной в поисках того, что нашему мозгу будет нелегко обработать. Возможно, поэтому люди больше всего любят музыку, которую услышали «в критически важный период максимальной восприимчивости», – как продемонстрировало исследование Морриса Холбрука и Роберта Шиндлера, то есть в возрасте примерно 23,5 года. Хотя здесь тоже играет роль близкое знакомство с предметом. Странно было бы ожидать, что 70-летним больше, чем «Кольца дыма» вокального квартета «Братья Миллс», понравится песня «Кувалда» Питера Гэбриэла – хотя бы потому, что с первой песней они гораздо лучше знакомы.

Но не только хорошее знакомство и экспозиция объясняют, почему в наших сердцах особое место занимает музыка, которую мы слышали в юности. Холбрук и Шиндлер выдвигают идею, напоминающую концепцию «импринтинга» Лоренца, о существовании «биологически фиксированного» периода, в который происходит формирование родительских привязанностей или изучение языка (хотя давняя концепция «критического периода», когда учится язык, в последнее время подвергается сомнению).

Я считаю, что дело обстоит куда проще. Обычно в студенческие годы мы тратим большое количество нашего времени на поиск и прослушивание музыки. У меня до сих пор иногда побаливает шея от того, что я долго копался в коробках с дисками в музыкальных магазинах. А сегодня у меня едва хватает времени, чтобы просто пробежаться по плей-листу.