Царь Александр Грозный (СИ)

— Здрав будь, государь, — первым поприветствовал царя Мустафа.

— И ты будь здрав, шехзаде[1].

Они сравнялись и одновременно натянули поводья.

— Хороший у тебя отряд, Мустафа. Уходил с сотней, а пришёл с тысячей?

— С тремя. Остальные завтра-послезавтра подтянутся. Фураж закупают. Ты же нас не прокормишь, Великий? — свозь смех сказал Мустафа.

— Ты плохо думаешь о своём друге, Мустафа. Или не слышишь, как кипят котлы и не чувствуешь запах жаренной баранины? Всех накормим!

— Где ты взял столько баранов?! Я думал, твои воины съели тут всю еду и выпили всю воду.

— Они не только всё съели, но и оставшееся забрали с собой, — рассмеялся князь. — Но ты ведь знаешь мои способности.

— Накормить пятью хлебами пять тысяч человек? — спросил Мустафа без намёка на шутку.

Александр покрутил головой и тоже серьёзно сказал:

— Не кощунствуй. Это не мой подвиг. Я просто могу из одного места на другое перенести тысячу овец. Что я и сделал, когда мои люди сели на корабли и уплыли.

Мустафа, сидя в седле, развёл руки, подняв ладони кверху, и воздел глаза к окрашенному закатом небу.

— Думаю, если будет надо, ты сможешь накормить и без хлеба.

— Без хлеба могу, но это совсем другое.

Санька улыбнулся.

— Хватит обо мне! Давай поговорим про нас?

— Давай сначала поедим твоего жареного мяса. Я уже начинаю ощущать его запах и моя голова отказывается думать о другом, а язык только и делает, что сглатывает слюну. Как он может говорить? Поехали быстрее.

Александр рассмеялся и они разом пришпорили коней.

* * *

— Империя угасает, — сказал Мустафа, вытирая руки и губы о длинное полотнище. Он спиной откинулся на подушки, заложил левую руку за голову, а правой взял кинжал и засунул его кончик в рот, ковыряя в зубах.

Санька за четырнадцать лет проживания в этом мире уже привык к такому проявлению культуры аборигенами и даже считал его местным колоритом. Однако сам подобному поведению не уподоблялся.

— С чего ты взял? — спросил он, чтобы начать разговор и вывести его в нужное ему русло.

— Я не был в Тюркие три года и удивлён пришедшим туда переменам. Управление государством разваливается.

— Интересно. Поясни.

— Ты ведь знаешь, у нас городами управляют бывшие христиане, принявшие ислам. Или из янычар, или прибывшие из других стран. Но обязательно принявшие ислам. Ещё началось с Османа, пусть продлится в веках его имя, что христиан, принявших ислам, одаривали имуществом и хорошим положением при султане. Три последних наших визиря не тюрки. Один был греком, а этот шайтан Рустем-паша, что оговорил меня перед отцом, — серб. Да и третий, тоже вроде бы оттуда же. И все бывшие христиане.

— Я помню, мы уже говорили с тобой про это. Что изменилось?

— Правильно, ты помнишь, что раньше янычарами становились, отобранные из христианских семей, принявшие ислам дети. А теперь османы отдают своих детей в христианские семьи, чтобы их отдали в янычары. Вроде, как христианские дети! Представляешь?!

Александр даже приоткрыл рот от удивления.

— Нихрена себе, придумали.

— А я говорю!

Санька подумал и нашёл правильные слова, чтобы направить разговор.

— Ну, и что ты будешь делать, когда станешь султаном?

Нож, двигавшийся остриём в рот Мустафы замер на полпути. Мустафа помолчал, разглядывая кончик кинжала, и вздохнул.

— Янычары, похоже, за меня. Эти хитрецы под видом детей стали и своих взрослых сыновей записывать в янычары, а потом получать на них земли и должности. Янычарам это не нравится.

— Я бы на твоём месте поставил своих надёжных людей на сбор этого «поголовного» налога. Пусть смотрят внимательнее.

— Где же их взять-то, надёжных? — буркнул Мустафа.

— Проверишь в боях. Время есть. Ты молод. Жить тебе ещё долго

Мустафа хмыкнул и, скривившись, спросил:

— Обещаешь?

— Обещаю, если не будешь лезть на рожон и не лететь на копья сломя голову. Помнишь, где должен быть командир?

— Помню-помню.

— Как вообще, самочувствие?

Сорокадвухлетний наследник престола Османской Империи задумался, почесал кончиком кинжала подбородок, пробравшись им сквозь густую некрашеную бороду.

— Неплохо, Великий. Я себя, как ты меня три года назад вылечил, чувствую пятнадцатилетним, хвала Аллаху.

— Ну, и, слава богу!

Они помолчали. Санька присел на подушках и задумался, как начать основной разговор. Мустафа, в ожидании оного, вложил кинжал в ножны и тоже сел, скрестив ноги по-турецки.

— Наша с тобой задача, — начал князь, — ввести твои войска в Имеретию[2] и убедить царя Баграта в том, что хуже ему и его народу не будет. Тем более, что царство его раскалывается, а с востока беспокоят кызылбаши[3]. В доказательство отмени насильственную исламизацию и дань невольниками. Пусть лучше добывают серебро и золото. Молва о воскресшем наследнике Мустафе несётся впереди тебя словно горный поток. Даже нам здесь сообщили, что ты скоро появишься на Тамани. Поэтому твой папа обязательно попытается узнать, что за самозванец объявился под именем его сына.

— Он сильно удивится, узнав, что я «воскрес».