Царь-дедушка

— Именно потому я и взял его советником, а не поручил рассматривать дело. Возможно, прегрешения Явана покажутся мне не столь страшными, однако наивысшую меру я, благодаря сему суровому судие, буду знать, и не превышу ее нечаянно. Возможно, что даже проявлю снисхождение… Кстати, о снисхождении — я должен вам, владыко, по этому поводу попенять.

— Вот как? — удивился Йожадату. — Я вызвал ваше неудовольствие, о царь?

— Скорее недоумение. Боги мстительны, а уж богини и того более — вам ли не знать. Меж тем вы запретили блудницам являться в храмы, а часовни Петулии при веселых домах не посещаются жрецами для принесения ей треб. Вчера я совершал прогулку по Аарте и в одной из этих часовен провел службу, но, согласитесь, постоянно этого делать я не в состоянии.

— Ваше величество чрезвычайно снисходительны к грешникам, и хотя я преклоняюсь пред той степенью просветления, что вы достигли — запрет на посещение храмов для падших женщин я не сниму. — твердо заявил примас. — Что же касается часовен Петулии, мы обсуждали сложившееся положение в Конклаве. Все иерархи неизменно согласны, что ставить в них на служение жрецов, означает подвергать их добродетель испытанию, на что мы права не имеем. Добровольцев же в столице не имеется.

— Служение? Ты имеешь в виду — постоянное? — уточнил я, и, дождавшись подтверждения, продолжил. — Не о служении говорю я, но об искуплении. И жрецам, и монахам иной раз доводится оступиться.

Я повернулся к Латмуру.

— Скажи, князь, что делает хороший командир с солдатом, который пусть и не сильно, но провинился? Какое он избирает ему наказание?

— По-разному, конечно, бывает, государь — смотря как и в чем провинился. — ответил тот. — Но, как правило, ставит его на самую грязную и не почетную работу.

— Улавливаешь мою мысль, преосвященный? — вновь обратился я к Йожадату.

— Служение во искупление?.. — задумчиво протянул примас. — В этом, определенно, что-то есть…

Ну еще бы — осрамить любого оппонента можно, если выписать ему пару нарядов по борделю.

— Одно меня все же смущает: не впадет ли в обществе блудниц уже проштрафившийся священнослужитель в еще больший грех?

— А за тем, чтобы его не искушали может проследить какой-нибудь городской чиновник. — парировал я. — Ведь может, князь Штарпен?

— Вне всякого сомнения. — поспешно заверил меня хефе-башкент. — И может, и проследит непременно. Да я сам лично буду этим заниматься!

— Ну и решено, стало быть. — резюмировал я. — Однако, прошу тебя не забывать, князь — ты обещал мне придворный показ модной одежды. Хотя, может и не во дворце… Князь Шедад, царевна Валисса, я бы хотел это немедленно обсудить. И то, как под это дело устроить лотерею тоже.

— Лотерею? — изумился Утмир. — Это как?

— Казне всегда нужны деньги, внук. И если зрителям самим дать право выбора лучшего из костюмов — на этом можно неплохо заработать. Хотя ты прав, тут больше подойдет тотализатор.

* * *

В синем плаще с гербовыми ежами, шаркающей старческой походкой, поздним вечером девятого числа месяца карка я подошел к трону, установленному в самом центре сцены столичного одеона.

Да — шаркающей. С моря задул свежий ветер, подгоняющий обещающие в ночь дождик тучки, и артрит с радикулитом радостно бросились напоминать мне как о возрасте, так и о бренности бытия в целом.

Как я слезал с Репки, о, если бы это видели простые горожане… Лучше было бы им показать, как я впервые подмочил репутацию — царский рейтинг упал бы меньше.

Шаптур порывался устроить мне паланкин и лазарет отседова, примас — торжественный молебен об исцелении…

— Каких нечистых? — я оперся посохом покрепче, и используя его ну почти как стриптизерша пилон (единственное что — не раздевался), с хрустом разогнул спину. — Я обещал сегодня свершить правосудие, и оно свершится даже если я тут сдохну. Тумил, достань из сумы мой платок и опоясай им меня под рубахой вместо нижнего хонджана. И завяжи покрепче — не хватало еще, чтоб с царя при таком столпотворении штаны упали.

Ну вот как-то так и дошкрябал до судейского места.

— Приведите обвиняемого! — возгласил вставший одесную Фарлак, едва я опустился в кресло. — Царь Лисапет из рода Крылатых Ежей будет судить его перед жителями Аарты по праву священника, по праву философа и по праву царя!

Я кивнул. Прогиб засчитан, бро. Молодец.

Сильно пожилого, как бы не мне ровесника, морщинистого и лысоватого мужчину в недорогом поношенном шервани без единого украшения вывели двое одноусых — это должно было символизировать его ничтожность. Вот кабы даже простые витязи его охраняли…

— Приветствую тебя, о царь. — Яван Звезды Сосчитавший приложил правую руку к сердцу, поклонился, и без малейшего страха поглядел мне в лицо пронзительно синими и очень умными глазами. — Славься вовеки и живи долго.

— И тебе того же хотел бы пожелать, славнейший из звездочетов. — я постарался пристроиться в кресле поудобнее. — Но пока не могу. Ты обвиняешься в оскорблении богов, а виновные в этом живут недолго. Готов ли ты ответить на обвинения, Яван сын Лезека?

— Всегда и без сомнения, государь. — твердо ответил расплетыгин сын.