Царь-дедушка

— Что же, хорошо. — я повернул голову в сторону Йожадату. — Первосвященник, огласите обвинения этому человеку.

Примас поднялся со своего места — он и избранные им члены Конклава сидели по правую руку от меня, на небольшом удалении, и развернул свиток.

— Во веки пусть будет прославлена твоя справедливость, государь. — сказал примас. — Этот человек обвиняется в том, что отрицал существование богов, этот человек отрицает что существует Святое Око, этот человек отрицает что существует Святое Сердце, этот человек отрицает что существует Святое Солнце и этот человек обвиняется в том, что утверждает будто Солнце — не есть единственный и неповторимый податель жизни и света.

По одеону пробежал легкий шорох шепотков и пересудов.

— Тяжкие обвинения, коллега[17] Яван. — вздохнул я. — Не стану спрашивать, отрицаешь ли ты эти обвинения…

— Отчего же не спрашиваешь, о царь? — с некоторой даже насмешкой перебил меня философ. — Преосвященный говорит истинную правду.

— Еще раз прервешь меня, и я буду вынужден тебя наказать. Ты ведь не хочешь этого?

— Нет, но уверен что это неизбежно. Ты ведь привел меня сюда, дабы осудить перед всеми этими — философ указал рукой на публику, — людьми.

— Ты не прав, приписывая мне свои фантазии. — я вздохнул и снова попытался устроить спину поудобнее. — И в неизбежности наказания ты неправ — в моей власти и оправдать тебя. Именно потому я не спросил признаешь ли ты себя виновным, поскольку хочу выяснить подробности, а не рубить голову с плеча. Итак, ты отрицаешь существование богов, всех без исключения?

Не знаю отчего Щума называл этого человека самым занудным из философов. Как по мне, так язык у него недурно подвешен — вот только к мозгу, похоже, не подключен.

— Отнюдь. — ответил Яван. — Тата Созидателя я почитаю. А остальные… Они ведь, по сути своей, не боги, ибо также как и мы есть существа сотворенные.

— Положим, я с тобой соглашусь. — ох, надо было видеть реакцию как священников, так и простых слушателей, да и философы в такой ступор впали, что ни в сказке сказать, ни пером пописать. — И Небесная Дюжина, и меньшие боги, и даже друджи есть существа сотворенные. Но и мельница также сотворена человеком, а муку мелет.

— И ты, государь, хочешь сказать, что мы, люди — боги для мельницы? — удивленно улыбнулся философ.

— Уж творцы-то точно. — парировал я. — История нашего вероучения знает массу примеров, когда простые смертные смогли сравняться с теми, кому ты отказываешь в божественной сущности.

— Этот тезис, уж прости государь, справедлив лишь отчасти. — Яван покачал головой. — Да, человек из подручных — уже имеющихся вещей, — способен создать нечто неживое. Но породить жизнь он не способен, как бы ни был свят.

— Такое утверждение крайне обидно для женщин, особенно рожавших. — усмехнулся я. — Да и для их мужей, которые тоже в зачатии немножечко поучаствовали.

По одеону прокатилась волна смешков, и подсудимый улыбнулся тоже.

— Я неверно выразился, государь. — ответил он. — Способность размножаться является неотъемлемой способностью любого существа, но не творить жизнь. Жизнь — какой доселе еще не было, невиданную ранее. Для человека это столь же невозможно, как для лишенного крыльев создания — полет.

— И вновь ты ошибаешься, сын Лезека, причем дважды. Взгляни на Ошмуда Зверознатца, что сидит здесь же. Не создал ли он овец, каких еще никогда не бывало? Создал, и ты не можешь этого отрицать. Конечно, они не перестали быть овцами, возразишь ты мне и будешь прав, но ведь и времени у твоего коллеги на его труды было ничтожно мало по сравнению с богами. Подумай об этом. Касаемо же невозможности летать… Дайте мне лист бумаги.

Когда требование было исполнено я неторопливо сложил из листа самолетик и запустил его вверх.

Конечно, местная бумага и грубее и толще тетрадных листков — не картон, конечно, скорее ближе к оберточной, — и первый в истории Аарты искусственный летательный аппарат не поразил бы изяществом полета даже первоклашку. Однако взлетев на пару метров он не шмякнулся вниз, чего я несколько опасался, а сделав несколько кругов приземлился прямо у ног Явана Звезды сосчитавшего.

— Немыслимо! — враз охрипшим голосом прошептал тот, и склонившись к самолетику, трясущимися руками поднял его.

Надо сказать, это действо произвело эффект разорвавшейся бомбы на всех — повскакивали философы, вскочили на ноги жрецы, да и зрители встали с мест, в едином порыве пытаясь рассмотреть произошедшее.

— Сядьте, уважаемые! — спокойствие сохранил один лишь Фарлак, и теперь его голос прокатился по одеону громовым раскатом. — Сядьте и соблюдайте степенность, покуда я не решил, что вы проявляете к судие неуважение!

И ведь послушались, причем немедля — неслабая, похоже, репутация, у царского обер-вешателя.

— Немыслимо… — вновь прошептал Яван, разглядывая бумажную игрушку. — Настоящий полет, не баллистика, как у стрелы или снаряда, но скольжение по воздуху, как у раскинувшего крылья орла…

Он поднял взгляд на меня и я увидел в его глазах потрясение и замешательство, смешанное с восторгом.