Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени

Василий Шуйский на несколько секунд замолк, утёр краем рушника мокрую от пота лысину, отпил вина из чаши, оглядел внимавшее ему окружение, и, найдя взглядом Татищева, продолжил:

– Да сказывай оным, Миша, де вор-Расстрига посылает их походом на Крым, да на Туречину на прямую погибель. Штоб помыслили, де пои́дут на Крым, кто знает, когда возвернутся, да и возвернутся ль, – добавил Шуйский.

Татищев согласно склонил голову, беспрекословно готовясь отправиться в дорогу и выполнить приказание Шуйского.

– Не спеши, окольничий, – промолвил Голицын, – Князь Василий, Татищеву надлежит в дорогу с собою калиту с серебром ять, дабы «дворянских голов» новгородских одарить, ущедрить, да перекупить на нашу сторону. Не ровён час не пои́дут к нам!

– Да сказывай им, Миша, де послушаются табя, исчо награду и жалование получат, – добавил он, обращаясь к окольничему.

– И то верно, князь Василий, – согласился Шуйский. – Ты, Миша, поначалу ступай с моим постельничим в мою казнохранительную палату, да прими, калиту, што он дасть табе. А ты, Ерофей, – обратился он к своему слуге, – сопроводи окольничего, да выдай ему.

Татищев и постельничий с поклоном удалились.

– Ты, князь Борис, – обратился к Татеву Василий Шуйский, – как в Кремль взойдём, сразу ж посылай на звонницы холопи свои, да на Иван Великий сам подымись, и во все колоколы́ звоните, аки сполох и набат по всей Москве, пока яз не воспрещу вы.

– Всё сполню, князь Василий, – согласился Татев.

– Но како ж люд московский на бунт подбити? – задал самый важный вопрос Дмитрий Шуйский.

– Како, како?! Помыслити надо! – молвил Голицын и отпил вина.

– Ести таковой замысел! – произнёс негромко Василий Шуйский.

В покоях наступила полная тишина. Все заговорщики обратили взоры на князя Василия.

– Яко Татищев новгородских воинских людей к Москве приведéт, ты князь-воевода, – обратился Шуйский к Борису Татеву, – Тферские ворота в Скородоме откроешь. Людей там своих сей же час поставь. А следом и в Белом городе, и в Китай-городе врата растворишь и к моему двору новгородцев приведéшь. А от моего двора с Богом к Фроловским воротам[89] тронем. Здесь нужно на стрельцов нежданно напуск свершить, и ежели не побегут, то посечь их там-от. А дале ко дворцу Расстригу имать, а там… как Бог дасть. А как люд московский по набату дле Кремля соберётся, так выкрикнем: «Де ляхи и литва бьют государя!» И на ляхов чёрный люд напустим.

– Ну и хитёр ты, Василий Иванович! – качая головой, произнёс Василий Голицын и вновь отпил вина.

– Хитер ли, время покажет! – отвечал Шуйский.

– Не иначе быть табе государем, князь Василий, – произнёс князь Куракин.

* * *

В ту ночь страсть Димитрия к Марине в опочивальне молодой царицы была бурной, но скоротечной. Возможно, и Марина была несколько холодна, так как устала за день от навязчивых приёмов и поздравлений… Они мимоходом поцеловались в уста. Он лёг рядом, желая хоть недолго поговорить с ней, посоветоваться о делах. Надеялся, что она сама спросит его о чём-то. Димитрий некоторое время лежал с ней молча, обнимая её левой рукой за плечи. Но Марина развернулась спиной к нему, и, не шевелясь, стала дышать ровно и глубоко. Дмитрий тихо поднялся с ложа, бесшумно оделся и тихо пошёл в свои покои.

Уходя, вдруг вспомнил и представил Ксению. Осмыслил, почувствовал, как верно тяжело ей сейчас. Сердце молодого человека сжалось от боли. Он понял, что не может жить без неё, без её любви. С ужасом осознал, что прошлого уже не вернуть. Перед тем, как закрыть дверь в опочивальню жены, Димитрий прислушался… Марина по-прежнему дышала ровно, глубоко и явно уже спала. Да, его супруга спала спокойно и не обременяла свою душу терзаниями.

Димитрий неторопливо прошёл коридором в свои покои…

Уже у себя он налил чашу красного фряжского вина из узкогорлого кувшина, что стоял на столе. Вино немного успокоило молодого государя и слегка ударило в голову. Он недолго посидел на краю ложа, ещё раз вспомнил и поразмышлял о делах в Москве. Затем снял подкафтанье и лёг. Образ Ксении не заставил себя долго ждать. Засыпая в своей постели, он вспоминал поцелуи любимой женщины, её сладостные и жаркие объятия, её горячее дыхание, её дивные большие очи, полные огня и желания. Не успел он уснуть, как она явилась ему во сне. Ксения что-то шептала, прикладывая палец к устам, словно предупреждая об опасности.

* * *

Один из начальников дворцовой стражи Яков Маржарет был посвящён в планы заговорщиков и сам отвёл от царских покоев внешнюю стражу ещё перед рассветом. Во внутренних покоях оставалось не более 30 стражников. К тому времени стрельцы, стоявшие на карауле у польских казарм в Занеглименье, также сняли ночные караулы и были распущены по домам.