Царь Гильгамеш

Оба остановились и повернулись к нему. Этого мгновения оказалось достаточно для Аннарта. Под гулкими сводами полились слова древней молитвы. Значит – увидел.

Парочка шарахнулась в сторону, будто на них брызнули раскаленным оловом. Но молитва была еще и условным сигналом: с трех сторон к центру перекрестка двинулись двойки священствующих стражей с мечами. Восемь голосов заливали молитвой все пути к отступлению…

Девушка заметалась по кругу и вдруг издала рык – не хуже льва, загнанного звероловами. Слугу ее неизъяснимым образом притянуло к хозяйке. Его тело прилепилось к ее телу и начало расползаться, – совершенно как мокрая глина, если полить ее водой. Плоть соединилась с плотью; девушка стремительно росла в размерах, спутник же ее исчезал, исчезал, исчезал! Она оступилась, упала и завыла, а когда поднялась, ничего человеческого в ней уже не было. Сан Лагэн ужаснулся. Чего стоила одна бычья морда с тремя стоячими зрачками в каждом глазу!

«Господи! Неужто сам Энлиль! Помоги же Ты нам!»

Ни на миг не прерывалась молитва. Запахло паленой плотью: похоже, существо, попавшее в засаду, медленно поджаривалось под действием слов, обращенных к Творцу. Очертания его теряли четкость. Тело оплывало, и с него сыпался на пол черный порошок. Еще несколько мгновений – и посреди перекрестка стояла уже не искаженная, фигура чудовища, а непроницаемая темная туча.

Вдруг за спиной у первосвященника зазвучал крик. Он знал: поворачиваться не стоит, прерывать молитву нельзя. И еще того лучше знал, что не надо бы царице-матери следить за ними из секретного окошечка, пройдя в Архивное крыло по тайному ходу… Но Аннарту все это было непонятно: он оглянулся назад и сбился. Сейчас же из бесформенного облака в грудь ему ударила черная молния. Страж упал, меч его откатился в сторону, но над телом священствующего встал Сан Лагэн. Существо двинулось было в его сторону, однако молитва отшвырнула его прочь.

Энлиль вновь оказался на перекрестье коридоров, под ударами с четырех сторон. Жала мечей резали воздух в считанных шагах от него. Туча сжималась, на ее поверхности то и дело появлялись воронки, как будто невидимые палицы обрушивались на нее отовсюду.

И тут облако исчезло. Так бывает, когда хозяйка отмывает грязное пятно: вот оно было, одно движение – и его нет.

Сан Лагэн разорвал материю на груди у Аннарта. У правого соска – пятно как от ожога. Тело мертво. Душа… ею распорядится Творец, судья благой и милосердный. Первосвященник заплакал.

Лиллу вышла, отворив потайную дверцу в стене.

– Отчего ты плачешь? Оплакиваешь стража? Для него такая смерть – лучшее завершение мэ изо всех возможных.

– Да, я оплакиваю… И его. И еще тысячи людей. Война… никак не оставляет в покое нашу землю. Никак. Я каждый день молю Творца остановить… а война… никак. Сколько еще людей должны умереть? Отчего… это… все… не останавливается? Я… не понимаю…

Та, что во дворце, опустилась на корточки и погладила рукой пепел на каменном полу. Черное пятно пепла – вот и все, что осталось от… кого?

Теплый. Пепел был теплым…

– Он жив… – сквозь слезы произнес первосвященник.

– Кто – он? – машинально переспросила царица. Она перевернула ладонь. Ну вот, пальцы теперь придется оттирать губкой…

– Это был Энлиль… древнее существо…

– Энлиль? – Царица не вслушивалась. Она ухватила щепоть пепла к помазала им губы.

– Энлиль… порождение мира Теней… Мы его… только… отогнали… да посадили пару волдырей…

Тихий стариковский голос тонул в рыданиях. Лиллу обнажила грудь и легла на пол. Она терлась о пепел щеками, лбом, плечами, подбородком, сосками… А Сан Лагэн все не утихал.

– Да замолчи же ты, наконец!

* * *

В 6-й день месяца аба царь урукский узнал о недоброй кончине своей сестры. Седьмой день наполнен был тоской. 8-й скрасила ему радость от взятия Уммы, День 9-й прошел в никчемном и гибельном бездействии. На 10-й к Бал-Гаммасту пришел агулан Хараг и спросил, отчего отец и государь более не принимает женщин Урука.

– Я потерял сестру, – честно ответил Бал-Гаммаст. – Я не могу.

Хараг поджал губы. Люди Полдневного края так делают, когда хотят показать собеседнику, что лучшего от него и не ожидали. Агулан бесстрастно произнес:

– Ты царь. Ты волен поступать как захочешь. Но город ропщет от твоего молчания, отец и государь. Выйди на площадь, сам объяви Уруку свою скорбь.

В первый раз за все месяцы, проведенные в старом Уруке, Бал-Гаммаст не сумел сдержать гнев. Просто не успел. Его затопило яростью в один миг.

– А ну-ка прочь отсюда! Я ничего не желаю говорить! Я ничего не желаю объяснять!

Хараг отпрянул. Посмотрел на лицо своего государя, вздрогнул и скорым шагом удалился.

Свидетелем их разговора был Мескан. И он подождал, пока Бал-Гаммаст кусал собственную руку, унимая злобу. Подождал, не напоминая о своем присутствии ни словом, ни звуком. А потом подошел и заговорил с холодной убежденностью:

– Отец мой Бал-Гаммаст! Невозможно так оставить это дело.

– А как?!

– Ты – государь, Тот, кто во дворце. Ты – узел, которым скрепляется Царство. Если узел ослабнет, все развалится. Не дай им заподозрить в тебе слабость…