Читаем Царь-гора полностью

Но именно тут судьба расщедрилась — подкинула еще одну приманку. В избу к полковнику приволокли за шиворот мужичка. Доложили, будто ходил меж солдат, смущал баснями, склонял к дезертирству. Сам мужичок был невидный, ростом не удавшийся, в драном тулупе с ватными извержениями, зато на рожу лукав и в словах непрост.

— Ну, — проговорил Шергин, усаживаясь на лавку, — рассказывай.

Мужичок прижал к груди шапку и, повертев головой, будто хотел нажаловаться на конвойных, хитро произнес:

— Рассказать-то можно, а станет ли с того толк?

— А это уж я сам решу.

— Ну, тады ладно, — согласился мужичок и спрятал шапку под тулуп. — Что ж, барин, рассказать-то? Я мно-ого всякого знаю.

— А то же, что солдатам. Чем их смущал, что сулил.

— Жизню сулил, чего ж еще. А то ить под ружжом ходить — смерть кликать. А без ружжа-то как хорошо. Идешь себе да идешь, тайные знаки по горам и долам высматривашь. То ли сам путь ищешь, а то ли он тебя. А так и находят. А вместе, втроем аль вчетвером, и того лучше, чем одинешеньку. Зверь не приест, спужается, и дорога скорей на зов откличется.

— И куда же эта дорога ведет?

— А в страну заповедну — Беловодьем зовут. Иному три года туда идти, а другому за седмицу откроется — смотря каков человек, значит. А ты, барин, не сумлевайся. Вон по глазам-то вижу, что не больно веришь.

— Слыхал я о Беловодье, — ответил Шергин, покачивая головой. — Будто где-то тут в горах, в тайном месте.

— Во, — заулыбался мужичок, — знаешь. И то правда, в самом что ни есть тайном. А только ты, барин, со своими некрутами и фельфеблями туда не ходи. Тебе с ними туда дорога заказана. Если б вот бросил все да один пошел… а не то со мной, и в старую веру бы обратился. Тогда дойдешь. А с войском не пройдешь.

— Отчего же?

— А там, барин, уж свое войско. Побьют твоих соколиков, вот те крест. И тебя побьют.

Мужичок припечатывающе осенился двуперстным раскольничьим крестом и поклонился в землю.

Шергин испытал к этим словам необыкновенный интерес и весь подобрался, спружинился, как кошка, у которой перед носом сидит нахальная мышь.

— Это что же там за войско такое? Тоже небось тайное да заповедное?

— А то как же. Аккурат тайное. А как же ему не тайным быть, коли с тайными людьми из Беловодья общение имеют? Ты, барин, сам-то рассуди.

— Ну а ты видел это тайное войско? Может, встречалось в горах? — спросил Шергин.

— А может, и встречалось, — лукаво сморщился мужичок.

— В каких местах?

— В местах-то каких? — задумался раскольник. — Да тут недалёко, на цветных горах.

— Где это?

Шергин развернул карту, разложил на столе, но мужичок с места не стронулся.

— Это мне, барин, наука бесполезная, я тебе так просто скажу. Ежли свербит тебе, пойдешь отседова на восход, к Ильдугему, там перевал минуешь и дале повдоль Курайской хребтине двинешь. Как увидишь — красные горы пошли, тут и гляди в оба. Может, чего углядишь. А только зря тебе это, — заключил раскольник.

Шергин карандашом начертил на карте пунктирную линию и там, где она обрывалась, поставил три знака вопроса.

— Что ж ты сам за ними не пошел, если в Беловодье стремишься? — спросил.

— Эх, барин. Туды свой путь найти надо, а не чужой. Тут ить, барин, мудрость, об какую зубы поломаешь, а вовек не разгадаешь. Одно знаю наверно — дорога туда под гору ныряет. А гора та — всем горам царица. В небо упирается и порфиром блещет, фрусталем мигает, вот какая гора. А как с другого конца выйдешь, тут тебе и Беловодье заветное. Тут тебе и сыр в масле и девки красны, тут и Божья роса, и ангеловы голоса. Никакой антихрист туды не сунется.

Шергин поскреб колючий подбородок, размышляя.

— Ну вот что. Наказывать тебя за дурные разговоры с солдатами не стану, хотя надо бы. А пойдешь с нами — вдруг чего напутал, а там вспомнишь. Будем вместе это таинственное Беловодье искать.

Тут мужичок свалился с грохотом на коленки и слезно взмолил:

— Не губи ты мою душу, барин. Нельзя мне с вами никак. Вот хоть на месте убей, а не пойду. Никониан, да с ружжами, в Беловодье вести — да где ж это слыхано. И не дойдете вовсе — побьют же, и меня с вами. Тады уж мне от скрежета зубовного не спастись, гореть буду в огне вечном. Отпусти ты меня, барин!

— Да и черт с тобой, — легко согласился Шергин. — Все равно ведь сбежишь. И людей мне попортишь своими анархическими разговорами.

— Попорчу, барин, попорчу, — на радостях закивал раскольник. Он поднялся на ноги и вынул шапку, приладил на голову. — А я уж как ни то один, по-старому. Вижу, не вышло у меня сопутников себе собрать. А то, может, и к лучшему, кто ж его знает. Так я пойду, что ли, барин? — Он оглянулся на дверь, за которой ждали двое солдат. — Некруты у тебя больно злые.

…К ночи затуманило — пришла первая оттепель, нагнала сырости с близкого болота. Неподалеку гулко потрескивало, ухало — будто вскрывались горные реки. Но туземцы заверяли, что для рек еще рано, а вздыхает большой ледник неподалеку, готовится к первой в этом году брачной ночи, когда истечет мутными струями и покроет белые воды побежавшей мимо речки.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Живая вещь
Живая вещь

«Живая вещь» — это второй роман «Квартета Фредерики», считающегося, пожалуй, главным произведением кавалерственной дамы ордена Британской империи Антонии Сьюзен Байетт. Тетралогия писалась в течение четверти века, и сюжет ее также имеет четвертьвековой охват, причем первые два романа вышли еще до удостоенного Букеровской премии международного бестселлера «Обладать», а третий и четвертый — после. Итак, Фредерика Поттер начинает учиться в Кембридже, неистово жадная до знаний, до самостоятельной, взрослой жизни, до любви, — ровно в тот момент истории, когда традиционно изолированная Британия получает массированную прививку европейской культуры и начинает необратимо меняться. Пока ее старшая сестра Стефани жертвует учебой и научной карьерой ради семьи, а младший брат Маркус оправляется от нервного срыва, Фредерика, в противовес Моне и Малларме, настаивавшим на «счастье постепенного угадывания предмета», предпочитает называть вещи своими именами. И ни Фредерика, ни Стефани, ни Маркус не догадываются, какая в будущем их всех ждет трагедия…Впервые на русском!

Антония Сьюзен Байетт

Историческая проза / Историческая литература / Документальное
В круге первом
В круге первом

Во втором томе 30-томного Собрания сочинений печатается роман «В круге первом». В «Божественной комедии» Данте поместил в «круг первый», самый легкий круг Ада, античных мудрецов. У Солженицына заключенные инженеры и ученые свезены из разных лагерей в спецтюрьму – научно-исследовательский институт, прозванный «шарашкой», где разрабатывают секретную телефонию, государственный заказ. Плотное действие романа умещается всего в три декабрьских дня 1949 года и разворачивается, помимо «шарашки», в кабинете министра Госбезопасности, в студенческом общежитии, на даче Сталина, и на просторах Подмосковья, и на «приеме» в доме сталинского вельможи, и в арестных боксах Лубянки. Динамичный сюжет развивается вокруг поиска дипломата, выдавшего государственную тайну. Переплетение ярких характеров, недюжинных умов, любовная тяга к вольным сотрудницам института, споры и раздумья о судьбах России, о нравственной позиции и личном участии каждого в истории страны.А.И.Солженицын задумал роман в 1948–1949 гг., будучи заключенным в спецтюрьме в Марфино под Москвой. Начал писать в 1955-м, последнюю редакцию сделал в 1968-м, посвятил «друзьям по шарашке».

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Историческая проза / Классическая проза / Русская классическая проза