Царь-гора

Калмыки не преследовали. Но и бежать в степи особенно некуда. В километре от места боя отряд собрался и посчитал потери. От семи с лишком сотен осталось пять с половиной. К следующему утру мороз прибрал тяжелораненых. Зато путь по Чуйской дороге освободился. Калмыки вновь таинственно пропали, забрав свои «бревна».

В мирной деревушке Купчеген, где жили алтайцы и русские крестьяне, поведали, будто проходил накануне отряд человек в сто, а командовал ими белый зайсан. Они сторговали немного припасов и ушли на перевал.

На придорожном постоялом дворе после офицерского ужина с печеной козлятиной к Шергину подсел прапорщик Чернов. Смущенно поглядывая на девчонку-калмычку, убиравшую посуду и стрелявшую глазами, он рассказывал:

— Вогуличев из второй роты говорит, нечисто в этих горах. Он прежде здесь часто бывал, хлеб в Монголию возил. Говорит — это чудь чудит. Я спросил его, что за чудь такая, а он сказал — не знаешь и не знай. А Олсуфьев твердит, что это армия мертвецов, которые много веков гибли в горах. Он совсем плох. Каменная баба что-то с ним сделала, факт. Желтый весь стал, и на ногах едва стоит. Солдаты смеются, будто это он со стыда, что его баба покрыла. А Вогуличев сказал, Олсуфьев теперь обязательно помрет.

Девчонка-калмычка, взмахнув косицами и подогнув под себя ноги, уселась за шитье на подстилке в углу. Миша Чернов вдруг покраснел и заговорил быстрее:

— Вогуличев нам пригодится в горах, он может общаться с туземцами на их языке. Раньше он у хлебного купца служил и с калмыками здешними торговал. После революции красные купцу брюхо вспороли — обширен был купец, болезнью страдал. А они думали, он в брюхе рабоче-крестьянское добро прячет.

Прапорщик помолчал немного, косясь на девчонку, затем сказал очень серьезно:

— Но все это, разумеется, меркнет перед красотой здешних гор. Только в таких местах по-настоящему понимаешь, что смерти нет.

— Однако при этом приходится постоянно думать о ней, — невесело усмехнулся Шергин.

— И видеть, — добавил Миша, а чуть погодя примолвил: — В этом парадоксе проходит вся человеческая жизнь.

Девчонка-калмычка прыснула в рукав. Прапорщик строго посмотрел на нее.

Рядовой Олсуфьев преставился той же ночью. Он лежал в калмыцком аиле на толстом грязном одеяле, в той самой позе, в какой его распластала по земле каменная «баба», и силился выразить что-то мертвыми глазами.

— Доктор, давайте прогуляемся, — предложил Шергин, выходя из аила.

Серая дымка мартовской зари помалу расползлась, обнажив белоснежно-розовые графики гор над плоскостью синеющей долины.

Полковой доктор Лунев имел особенность — в труднейшем зимнем походе в глубь гор он держался всегда так, будто выехал на охоту и, любуясь видами природы, дыша острым морозным воздухом с пряным вкусом азарта, спокойно ждал появления зверя, которого заранее любил и презирал. Таким зверем был для него любой пациент, и оттого солдаты доктора побаивались, а наиболее консервативная часть офицеров считала его опасной разновидностью декадента. Шергин знал, что причиной всегдашней бледности доктора был кокаин и, возможно, морфий.

От аила, где лежал мертвый Олсуфьев, они неспешно направились в русскую часть селения.

— Доктор, мне трудно предполагать в вас суеверную личность, — сказал полковник, — поэтому не пытайтесь навязать мне мистику в этом деле. Тем более не советую вам распространяться в подобном духе среди солдат. Думаю, есть и более простое объяснение смерти Олсуфьева, нежели проклятие каменной «бабы».

— Увы, без вскрытия я не смогу вам его предоставить, господин полковник. Что же касается мистики — я бы не стал называть это суеверием. «Есть много в мире, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Почему бы не предположить, что матерная брань как сильнейший раздражитель вызывает в атмосфере энергетийный вихрь и тем притягивает темные разрушительные силы? Эта гипотеза вовсе не лишена правдоподобия. Более того, я слышал ее несколько лет назад от одного ученого мужа, который занимался поиском доказательств существования низшей духовной реальности.

— Смею уверить, эта реальность не требует для себя никаких доказательств, — заметил Шергин. — Как, впрочем, и высшая.

— Совершенно с вами согласен по первому пункту. Однако во втором вижу лишь стремление к логическому округлению. Не существует никакой высшей реальности, она появилась в человеческих мифах как балансир, симметричная равнодействующая сила.

— Это вы Бога считаете логическим округлением? — спросил Шергин.

— В том-то и дело, что Бог не принадлежит высшей реальности, — доктор удрученно развел руками. — Все боги являлись как раз из низшей и только потом, так сказать, возносились на небо.

— Иными словами, для вас, как для того монаха у Достоевского, существуют только бесы.

— Простите, господин полковник, но ваши слова просто вынуждают меня поморщиться.

Сделав вежливое предупреждение, доктор в самом деле произвел своим бледным лицом некое недовольное движение. Затем он продолжил: