Читаем Царь-гора полностью

Земля под ногами была непривычно твердой для весны, и даже туман в воздухе казался сухим, щекочущим в горле, будто дым. Пахло незнакомо — не тающим снегом и пробуждающейся землей, а древней пылью, которую по миллиметру в столетие обтачивал с гор здешний ветер и потом кружил-гонял по степи в пыльных бурях. За аилами на краю деревни горели костры — солдаты ужинали, иные спали, подставив спины огню. Шергин подошел незамеченным, остановился за границей света — не хотелось обрывать разговор.

— …на ероплане улетел. И царица с ним, и дети ихние с наследником Лексеем. А живут теперича в горах, там их никто сыскать не сумеет, и прозываются те горы — Гамалаи. Они на земле самые высокие, оттуда до неба и до Бога — пальцем ткнуть.

— Ну и силен же ты врать, Постников. Как же они все на ероплане вместились? Это ведь машина сурьезная, а не кобыла с телегой. Вот, братцы, меня послушайте, как оно есть на самом деле. По Белому морю теперь белый крейстер плавает и никогда к берегам не пристает. На нем и спасаются царь с наследником от большаков. А все почему? Море-то Белое, красным в него не зайти, утопнут…

<p>Часть четвертая</p><p>Беловодье и Царь-гора</p><p>1</p>

— Теперь мне все ясно, — торжественно провозгласил Федор с порога. — Беловодье — это тайная партизанская база в труднодоступных горах.

— Оригинально, — оценила Аглая, чуть опешив и забыв пригласить гостя в дом. — Такого еще не было.

— Это не моя мысль, — отверг лавры Федор. — Так думал полковник Шергин. Или примерно так… — Он на миг замолчал. — Но вообще-то, я полагаю, меня стоит впустить.

— Ох, — сказала Аглая и посторонилась. — Только не делай больше таких громких заявлений. Тетя приболела, и, если услышит, ей станет совсем худо. Она у меня впечатлительная.

— Понял. Буду делать заявления шепотом.

Федор расположился в старом-престаром кресле-качалке и, переполненный заявлениями, усиленно закачался. Аглая наскоро приготовила чай с алтайским кумысом. Осторожно понюхав кувшинчик с густым грязно-белым молоком, Федор поинтересовался:

— Лошадиное?

— Верблюжье.

Еще раз понюхав, он не решился рискнуть и отодвинул кувшинчик.

— Зря, — сказала Аглая. — Очень питательно. Ну, я слушаю тебя.

Федор принялся шептать, с чувством выкатив глаза:

— Я собираюсь идти в горы.

— Для чего? — насторожилась Аглая.

— Искать клад, оставленный там полковником.

— Очень интересно, — сказала она нисколько не заинтересованным тоном. — У тебя есть карта сокровищ?

— Есть. — Федор вытряхнул из-за пазухи мемуары прапорщика Чернова. — Вот она. Здесь все описано. Шергин искал Беловодье, то есть ту самую партизанскую базу…

— Легенда о Беловодье появилась лет на двести с гаком раньше, — перебила Аглая.

— Знаю, но Бернгарт мог просто использовать этот бренд для своего караван-сарая.

— Допустим. — Аглая шевельнула бровями, и в этом движении не было совершенно ничего допускающего. Федор, однако, был увлечен рассказом, чтобы замечать ее мимику.

— В полку, хотя это скорее было несколько рот, ходили разные мнения насчет конечной цели похода. Судя по всему, Шергин был очень скрытен. Это, конечно, сильно вредило ему и нагнетало атмосферу в отряде. Но здесь, — он постучал по книге, — упоминаются Беловодье и Белый Старец, который жил на высокой горе. Тебе это о чем-то говорит?

— Цагаан-Эбуген, монгольское божество? — Аглая пожала плечами. — Пока ни о чем.

— Может, и божество. Или не божество. Они ведь нашли эту гору, и Шергин с ротой солдат полез на нее. А там двое рядовых заблудились и наткнулись на Белого Старца. Один потом вернулся, а второго Старец оставил у себя. Больше того парня никто не видел. Но второй передал Шергину пару слов от «божества». После чего полковник пришел в сильное возбуждение, долго писал что-то и в результате оставил на горе свою шкатулку, с которой никогда не расставался. Что в ней было, кроме этого письма, неизвестно. Но Чернов видел, куда полковник ее спрятал, и подробно описал место. Как думаешь, зачем?

— Чтобы кто-нибудь когда-нибудь ее нашел.

— Точно. И этот кто-то — я. Письмо полковник писал мне.

— Почему ты так уверен?

— Чернов стал свидетелем гибели семьи полковника в Ярославле. Он был уверен, что убили всех. А в тот день на горе Шергин, как безумный, твердил про своего потомка. Сказал, что получил обетование о потомке. — Федор умолк, глядя в стену остановившимися глазами. — Вот и решай — божество сей Белый Старец или кто.

— Или где, — сказала Аглая. — Как ты собираешься искать эту гору?

— Найду. Туземцы так и называли ее — гора Белого Старца. Может, и сейчас кто-нибудь из них знает.

Федор вопросительно посмотрел на девушку.

— Ладно, поспрашиваю, — согласилась она. — А в книжке написано, как он погиб?

— Написано. Но мне не все ясно. Это только внешняя сторона дела. А мне нужны показания главного свидетеля.

— Старик Плеснев мертв, — напомнила Аглая.

— Не его. — Федор мотнул головой. — Полковника Шергина.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Живая вещь
Живая вещь

«Живая вещь» — это второй роман «Квартета Фредерики», считающегося, пожалуй, главным произведением кавалерственной дамы ордена Британской империи Антонии Сьюзен Байетт. Тетралогия писалась в течение четверти века, и сюжет ее также имеет четвертьвековой охват, причем первые два романа вышли еще до удостоенного Букеровской премии международного бестселлера «Обладать», а третий и четвертый — после. Итак, Фредерика Поттер начинает учиться в Кембридже, неистово жадная до знаний, до самостоятельной, взрослой жизни, до любви, — ровно в тот момент истории, когда традиционно изолированная Британия получает массированную прививку европейской культуры и начинает необратимо меняться. Пока ее старшая сестра Стефани жертвует учебой и научной карьерой ради семьи, а младший брат Маркус оправляется от нервного срыва, Фредерика, в противовес Моне и Малларме, настаивавшим на «счастье постепенного угадывания предмета», предпочитает называть вещи своими именами. И ни Фредерика, ни Стефани, ни Маркус не догадываются, какая в будущем их всех ждет трагедия…Впервые на русском!

Антония Сьюзен Байетт

Историческая проза / Историческая литература / Документальное
В круге первом
В круге первом

Во втором томе 30-томного Собрания сочинений печатается роман «В круге первом». В «Божественной комедии» Данте поместил в «круг первый», самый легкий круг Ада, античных мудрецов. У Солженицына заключенные инженеры и ученые свезены из разных лагерей в спецтюрьму – научно-исследовательский институт, прозванный «шарашкой», где разрабатывают секретную телефонию, государственный заказ. Плотное действие романа умещается всего в три декабрьских дня 1949 года и разворачивается, помимо «шарашки», в кабинете министра Госбезопасности, в студенческом общежитии, на даче Сталина, и на просторах Подмосковья, и на «приеме» в доме сталинского вельможи, и в арестных боксах Лубянки. Динамичный сюжет развивается вокруг поиска дипломата, выдавшего государственную тайну. Переплетение ярких характеров, недюжинных умов, любовная тяга к вольным сотрудницам института, споры и раздумья о судьбах России, о нравственной позиции и личном участии каждого в истории страны.А.И.Солженицын задумал роман в 1948–1949 гг., будучи заключенным в спецтюрьме в Марфино под Москвой. Начал писать в 1955-м, последнюю редакцию сделал в 1968-м, посвятил «друзьям по шарашке».

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Историческая проза / Классическая проза / Русская классическая проза