Царь-гора

Шергин забыл, что именно он понял и важно ли это. Он чувствовал, что понять — ничего не значит. Пониманием ничего не изменишь, не простишь и не воскресишь. Изменить, исцелить, сотворить заново может один шаг вверх по горе, срывающийся на скользкой осыпи, потом другой шаг и третий, четвертый… следом за человеческой фигурой впереди. Даже если упадешь — поднимешься. Сердце прочной нитью привязано к руке впереди идущего.

Вот чего теперь не хватало России — она упала и не могла подняться, ее придавливало чье-то тайное и зловещее присутствие. Она слишком обессилела в последнее время. Чтобы быть воскрешенной, она должна умереть. Сейчас самое время. Страстная пятница.

«Он сегодня умрет, — думал Шергин, чувствуя в душе отчаянный ужас и глубокое, отрешенное спокойствие. — Почему же Он здесь, со мной?»

Снова упав и поднявшись, полковник увидел, что впереди никого нет. Вряд ли от этого стало легче, но ужас постепенно затих. Шергин выбрался на твердую поверхность горной тундры. Во впадинах белел слежавшийся снег, на взлобках пробивалась пучками жесткая растительность и храбрились на вечных сквозняках голые, кривые деревья, ростом едва до бедра. Отсюда вершина казалась совсем близкой, отчетливо прочерченной в воздухе, который был сияющим, как нимб вокруг головы святого. Несколько ледниковых языков облизывали склон, спускаясь на сотни метров и загибаясь в разные стороны.

Все казалось близким, не только вершина. Соседний хребет на севере, облака, пасущиеся на склонах, словно тучные белые коровы, синяя эмаль неба, конец войны.

«А может, она уже кончилась, — подумал Шергин. — Для меня кончилась. Потому что я становлюсь здесь другим. Я сотворяюсь заново. Я — часть того нового, что творит сейчас Он. Как та старая икона в прошлом году, из деревенской церкви, которая обновилась на глазах у всех. Мне никогда не постичь этой тайны обновления. Но я ее чувствую. Она запечатлена в красоте мира. Даже на этой мерзлой высоте. Вот зачем стремятся на Северный полюс, на высоту земли. Там ничего нет, кроме отношений человека и Бога. Там люди обновляются, как иконы. А без этого смертельная тоска».

Та же смертельная тоска охватила Россию. Но Россия выбрала странный путь к обновлению — через самоистязание. Он будет долгий.

В конце дня пошел сильный снег и выбелил тундру, переходившую в голые скалистые высоты, каменные россыпи и ледники. Отряд остановился на ночь, разложили костры из запасенного внизу хвороста. От усталости, голода и холода все были понурые и злые, говорили мало. Солдаты жались друг к дружке для тепла — огня не хватало. Шергин, ссутулясь, ходил между кострами и тихо просил:

— Потерпите, братцы. Потерпите.

Поручик Викентьев окликнул его, сообщил, что неподалеку солдаты нашли вход в пещеру.

— Теплом тянет. Надо людей туда. Не то померзнут ночью.

Шергин так резко мотнул головой, что едва не сбросил шапку.

— Не надо.

Он инстинктивно не доверял здешним пещерам, откуда вместе с теплом исходили сквозняки низшей духовной реальности, как сказал бы покойный доктор. И хотя был уверен, что солдаты по доброй воле туда не сунутся, все же велел:

— Поставьте у входа двух человек, чтобы никого в пещеру не пускали.

— Но мы замерзнем на этой чертовой горе!.. Костры еле теплятся.

— Выполняйте приказ, поручик, — устало сказал Шергин.

…А утром обнаружилась пропажа выставленных возле пещеры часовых, братьев Ложкиных, неразлучных, как пальцы на руке. Выяснилось, что их забыли сменить, и никто не знал, когда они покинули пост.

С трудом разыскали пару карликовых деревьев, сделали факелы и отрядили трех солдат с офицером на поиски. Те вернулись через час. Рассказали, что пещера ветвится и тянется далеко вглубь. Пропавшие братья на крики не отзывались.

Шергин решил не тратить времени и идти дальше. Проходя мимо злополучной пещеры, некоторые солдаты снимали шапки и крестились. Никому не пришла в голову мысль, что братья могли сбежать. А если и пришла, то ее затаили, оставив на всякий случай при себе.

— Погоди, братуха, где ж выход? — спросил младший Ложкин, поворачиваясь вокруг своей оси. — Мы вроде отсюда шли.

— Вон еще поворот, — отвечал второй Ложкин, на год старший, с едва пробившимися усами и по-детски пухлыми губами. — Там, должно.

Но и за очередным поворотом выхода не оказалось. Головешка от костра прогорела и давала тусклый красный свет. Ложкин-старший поднял ее выше, и младший почувствовал, как трясутся колени, когда не увидел ни стен, ни потолка. Вокруг было огромное пустое пространство, плотно наполненное тишиной, которая вязла в ушах.

— Эй! — громко крикнул он.

— Ты чего? — вздрогнул старший.

— Ничего. Жутко мне. Кабы не сгибнуть здесь.

— Пошли взад, — рассудил старший. — Говорил тебе, надо было там в другую сторону сворачивать.

— Говорил. А я тебе говорил, не нужно от дыры уходить. Погрелись бы и ладно. Черт же тебя потащил. Поглядим, поглядим. Вот и поглядели. Вот и сгибнем теперь тут, — в голосе младшего появилась паника.

— Не мочи штаны прежде времени, Алешка. Тут, должно, много выходов. Какой ни то найдем. Гора большая.