Царь-гора

Он не знал, зачем это нужно ему. Как не знал и то, почему и для чего полковник оставил здесь письмо. Но причины того и другого, несомненно, существовали, и они были сильнее всего прочего. «Если есть гора, значит, надо на нее забраться», — сказал себе Федор. Потом он вспомнил Аглаину сказку про деревню под высокой горой и ее жителей, которые окаменевали на полпути к вершине. «Завтра я поднимусь туда, — подумал он, разогревая на костре ужин. — Раз уж пришел сюда, глупо не довести дело до конца. Но если я сорвусь и сломаю себе шею?.. А разве не этого я хотел, когда выпрыгивал из окна? Тогда было еще глупее…»

На рассвете, когда снег на вершине из синего стал нежно-розовым, будто стены древнего Кремля, Федор начал покорять гору. Если бы у него имелось альпинистское снаряжение — ледоруб, зубила и прочее, дело шло бы легче. Но в рюкзаке отыскались только складной нож и веревка, которую не к чему было приспосабливать. Федор взял нож, перекинул моток через шею по курткой и прыжком взобрался на широкий уступ скалы.

Метрах в двадцати над головой проходила узкая трещина в породе, поднимавшаяся наклонно еще на полтора десятка метров. Распластавшись по поверхности скалы, Федор полз к трещине больше часа, цепляясь за едва ощутимые неровности. Главное, понял он с первых же метров, — почувствовать доверие к скале, прильнуть к ней, как младенец к груди матери, и повторять собственным телом каждый ее изгиб. Стать аморфным и текучим, как нагретый воск. Это было трудно, но в конце концов ему удалось вообразить себя каплей воска, достаточно сумасшедшей, чтобы ползти вверх против всех законов природы. Он даже закрыл глаза, чтобы зрение не мешало испытывать поразительное чувство перевоплощения и единения с каменной стеной. Это было настолько странное и великолепное ощущение, что Федор очень удивился, когда пальцы попали в трещину. Ее ширина как раз позволяла ставить в щель ногу и прочно держаться рукой.

Следующие пятнадцать метров он преодолел быстро и на крошечном выступе, которым заканчивалась трещина, немного отдохнул. Дальше скала уходила в наклон от него, но дело осложнялось слоем слежавшегося снега. Теперь приходилось расчищать поверхность, рискуя потерять равновесие, и конкурировать с плотным снегом за обладание каждой выемкой в скале. Перчатки, с обрезанными накануне пальцами, давно не грели, руки стали терять чувствительность. Мысли в голове тоже замерзли и почти не ворочались. Это было хорошо — меньше поводов впадать в панику. Федору казалось, что он пребывает в состоянии сомнамбулизма. Рассудок был отключен едва ли не полностью, а управляло им нечто из глубин подсознания, которое захватило его и несло наверх. Он наблюдал за собой точно со стороны — как будто не он висел на скале, а нечто вроде дистанционно управляемого механизма. При этом механизм мог испытывать эмоции, ощущать самого себя, оценивать положение и просчитывать следующий шаг. Но в целом он мешал Федору — был слишком медлителен, неуклюж и мог в конце концов все испортить.

Из последних сил он забросил себя на узкую, длинную горизонтальную площадку и четверть часа отлеживался, отогревая руки над пламенем зажигалки. Пальцы были в крови, саднили сорванные ногти, перчатки на ладонях превратились в ветошь. Федор был счастлив.

Дальше на полтораста метров вверх по гребню простиралась снежно-ледовая целина, блистающая на солнце цветными огнями. Подняв себя, Федор вскарабкался на уступ, встал в полный рост, вдохнул ветер, который дул в спину, будто вознамерился помогать, и пошел. Прочно утопив ботинок в хрустком, твердом снегу, он делал шаг и вбивал в белую глянцевую корку другую ногу. Это продолжалось так долго, что он утомился считать шаги и стал смотреть в небо. Оно было фиалкового цвета с примесью лимона и напоминало о хорошем завтраке, от которого Федора отделяло теперь слишком многое.

Освободившаяся от безумного напряжения часть мозга вернула себе способность мыслить по-человечески. Федору внезапно подумалось, что, когда он дойдет до вершины, ему уже нечего будет делать в этом мире. Останется только живым вознестись на небо. Ведь поднимаются не для того, чтобы спускаться. Однако в этой мысли ему чудилась какая-то тревожащая неточность.

Было трудно дышать, он захлебывался ледяным воздухом, который колол изнутри, и с каждым шагом все сильнее казалось, будто он умер. А эта белая пустыня — препятствие, которое должны преодолевать души на пути к вечности.

Сделав очередной шаг, он ощутил под ногой лед и упал. Несколько метров кувыркался вниз, распахивая лицом жесткую корку снега. Эта же корка помогла остановиться, но руки были содраны в кровь. Лицо набухло теплой пульсирующей болью, и он почувствовал, как по лбу и щеке ползут кровяные дорожки.

Запретив себе думать о боли, Федор достал нож, подобрался к ледовой поверхности и стал выдалбливать упор для ноги.

Таких упоров ему понадобилось сделать около полусотни. Когда позади остался последний шаг к вершине, Федор выпрямился. Шатаясь и задыхаясь, откинул назад голову и сказал:

— Свободен.

А потом прокричал в небо: