Читаем Царь-гора полностью

Утро выдалось тихим и ластилось, как котенок. Солнце мягко подогревало спину, от кромки лиственного леса доносилась нежно-серебристая птичья акапелла. В воздухе носился аромат поздних цветов, а земля исходила прозрачным туманом, который окутывал все таинственным флером.

— Это здесь.

Аглая остановила лошадь и спешилась.

Федор не слишком ловко, как тяжелый толстый шмель, приземлился на одну ногу.

— Может, скажешь?

— Увидишь сам. Рассказывать бессмысленно.

— Ох уж мне эти туземные тайны, — недовольно отозвался он.

Аглая привязала лошадей к одинокой голубой ели и направилась в сторону ручья, прыгающего по камням на склоне. На пригорке он образовывал крошечный водопад, разлетавшийся цветными брызгами. Федор нагнулся к воде, чтобы напиться, а когда выпрямился, Аглаи не было.

— Эй! Что за шутки? — крикнул он.

Ее сосредоточенная физиономия вынырнула из какой-то щели за водопадом. Аглая приложила палец к губам.

— Тс-с. Иди за мной.

— Ну и кого из нас, спрашивается, больше влечет мистика? — пробормотал Федор, протискиваясь в вертикально вытянутую узкую дыру.

Здесь было темно и душно. Аглая включила фонарик и пошла вперед по расширяющейся пещере.

— Пахнет дохлыми мышами, — поморщился Федор.

Аглая остановилась.

— Что? — спросил он.

— Смотри.

Луч фонарика бегал зигзагами по груде блестящего хлама. Постепенно до Федора дошло, что груда имеет правильные геометрические очертания и сложена из отдельных пирамидальных брусков, отливавших рыжим блеском.

— Что это?

— Золото Бернгарта, — спокойно ответила Аглая.

Федор тяжело сглотнул и вцепился ей в плечо.

— Не подходи.

Но она и без того не двигалась с места.

— Надо сдать его государству, — предложила Аглая.

— Государству от этого пользы не прибудет. — Федора одолевали неприятные мысли.

— Рано или поздно кто-нибудь еще найдет его.

— Найдет, — согласился он и ненатурально оживленным голосом спросил: — Ну что, Аглая Бернгартовна, как делить будем — по правде или по справедливости?

— По правде, — ответила она, даже не улыбнувшись.

— Верно. Справедливость — дело темное. Пошли отсюда.

Федор забрал фонарь и подтолкнул Аглаю к выходу.

— Как у нас справедливость искать начинают, — объяснил он по пути, — так друг дружке лбы бьют и морды дерут. А потом за топоры берутся, на тачанки садятся и подковы на каблуки насаживают.

— И в Беловодье ходят, — добавила Аглая.

Они вылезли наружу и побрели к лошадям.

— Знаешь, эта история про Беловодье начинает мне нравится, — после раздумья поделился Федор. — Она засверкала новыми гранями.

— Вот уж не предполагала, что у нее могут быть новые грани, — удивилась Аглая.

— Просто у тебя замылился глаз. Ты ведь не будешь отрицать очевидное?

— И что тебе очевидно?

— Да то, что на пути у Беловодья стоит Царь-гора.

— Ах это, — небрежно сказала Аглая, взлетая на своего жеребца. — Этой новой грани много сотен лет.

— Неужели. — Федор невозмутимо двинул бровью и тоже одним махом оседлал лошадь.

Аглая одобрительно дернула уголком губ и ударила по крупу коня каблуками.

<p>4</p>

Полночь тянулась вязко и долго. Шергин отчетливо слышал тиканье и несколько раз взглядывал на старинные часы с кукушкой. Однако длинная стрелка не двигалась с места, будто заснула на цифре двенадцать. Он хотел спросить священника, что с часами, но усть-чегеньский батюшка, усмехнувшись в жидкую козлиную бороду, понял его без слов.

— Это, видите ли, весьма умные часы, немало видавшие на своем долгом веку. Они чувствуют настоящее время.

— Какое настоящее? — подавленно спросил Шергин, ощущая себя разбитым и навсегда уставшим.

— То, которое сейчас в России остановилось. Время метафизическое. Долгая полночь, безвременье. Боюсь, как бы эти странные люди, называющие себя большевиками, вернувшись, не арестовали мои часы за контрреволюцию, — пошутил отец Илья и долил себе чаю из остывающего самовара.

— Вы боитесь только за часы?

— Часы безответны, человек же предстанет пред Господом и дела его будут взвешены… Что же тут бояться? Его несправедливости? — Священник с шумом и удовольствием втянул в себя чай. — Ответил я на ваше недоумение?

— Мое недоумение простирается слишком далеко, батюшка. В последние дни я пережил многое, мне даже казалось, что я нашел ответы на все свои вопросы. Но вот опять я перед разбитым корытом. Меня мучают сомнения…

— Они мучают вас оттого, что ответы действительно найдены, — благодушно ответил священник. — Уверен, вам это не показалось.

— Мне бы вашу уверенность…

— Извольте, поделюсь.

Шергин посмотрел на него долгим, затуманенным взглядом.

— Что же, в самом деле…

— Ну-ну, решайтесь. Быть может, вам не представится больше такой возможности.

— Может быть… — Шергин импульсивно встал и, пройдясь, поворотился к стене с часами, заложил руки за спину. — Я, понимаете ли, батюшка, монархист до мозга костей…

— Это не преступление, — покачал головой священник, — сие весьма достойный образ мыслей.

— Тогда ответьте мне, — Шергин порывисто развернулся, — почему государь, зная, что ждет Россию, — а он знал это, ему было передано, — почему он совершал ошибку за ошибкой? Почему не сумел предотвратить все это?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Живая вещь
Живая вещь

«Живая вещь» — это второй роман «Квартета Фредерики», считающегося, пожалуй, главным произведением кавалерственной дамы ордена Британской империи Антонии Сьюзен Байетт. Тетралогия писалась в течение четверти века, и сюжет ее также имеет четвертьвековой охват, причем первые два романа вышли еще до удостоенного Букеровской премии международного бестселлера «Обладать», а третий и четвертый — после. Итак, Фредерика Поттер начинает учиться в Кембридже, неистово жадная до знаний, до самостоятельной, взрослой жизни, до любви, — ровно в тот момент истории, когда традиционно изолированная Британия получает массированную прививку европейской культуры и начинает необратимо меняться. Пока ее старшая сестра Стефани жертвует учебой и научной карьерой ради семьи, а младший брат Маркус оправляется от нервного срыва, Фредерика, в противовес Моне и Малларме, настаивавшим на «счастье постепенного угадывания предмета», предпочитает называть вещи своими именами. И ни Фредерика, ни Стефани, ни Маркус не догадываются, какая в будущем их всех ждет трагедия…Впервые на русском!

Антония Сьюзен Байетт

Историческая проза / Историческая литература / Документальное
В круге первом
В круге первом

Во втором томе 30-томного Собрания сочинений печатается роман «В круге первом». В «Божественной комедии» Данте поместил в «круг первый», самый легкий круг Ада, античных мудрецов. У Солженицына заключенные инженеры и ученые свезены из разных лагерей в спецтюрьму – научно-исследовательский институт, прозванный «шарашкой», где разрабатывают секретную телефонию, государственный заказ. Плотное действие романа умещается всего в три декабрьских дня 1949 года и разворачивается, помимо «шарашки», в кабинете министра Госбезопасности, в студенческом общежитии, на даче Сталина, и на просторах Подмосковья, и на «приеме» в доме сталинского вельможи, и в арестных боксах Лубянки. Динамичный сюжет развивается вокруг поиска дипломата, выдавшего государственную тайну. Переплетение ярких характеров, недюжинных умов, любовная тяга к вольным сотрудницам института, споры и раздумья о судьбах России, о нравственной позиции и личном участии каждого в истории страны.А.И.Солженицын задумал роман в 1948–1949 гг., будучи заключенным в спецтюрьме в Марфино под Москвой. Начал писать в 1955-м, последнюю редакцию сделал в 1968-м, посвятил «друзьям по шарашке».

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Историческая проза / Классическая проза / Русская классическая проза