Царь-гора

После чудовищной переправы по иссохшему каменистому Ильдугему стало совсем темно. Федор включил передние огни и решил ехать всю ночь. Справив малую потребность, он сел за руль, но не успел нажать на газ. Через лобовое стекло он увидел белое лицо и расширенные глаза, наставленные на него. Ёкнувшее сердце обвалилось в район чуть повыше пяток. Если это был испуг, то пополам с оторопью. Но в голове тут же шевельнулась надрывная мыслишка: «Панночка померла». Федора начал разбирать совершенно неуместный хохот.

Девка в плаще уперлась руками в капот и, перебирая ими, двинулась к дверце водителя. Уняв смех глубоким вдохом и долгим выдохом, Федор вышел из машины.

— Ну что ж, настало время познакомиться, — произнес он и сам удивился тому, с какой легкостью начал нести чушь. «Наверное, это оттого, что у меня дрожат коленки», — подумал он.

Горная девка не спешила отвечать и вообще как будто не собиралась заводить разговор даже из приличий.

Неприличность ситуации первым ощутил Федор. Впрочем, что ощущала его визави, определить было трудно. Ему вдруг стало совершенно ясно, что под плащом у ночного явления совершенно ничего нет, кроме тугого белого тела, и собственная плоть отозвалась на это понимание самым непосредственным образом. Федор сглотнул и невольно отступил. Девка подняла руку к шее и потянула шнурок завязки.

Плащ упал к ее ногам, как полотно на открытии памятника. Только теперь Федор осознал, что испуган по-настоящему. Девка шла к нему, но он не мог сделать больше ни шага. Ноги превратились в студень и при любом движении могли уронить его.

В горящих, как у животного, девкиных глазах он увидел злобу. Она подошла ближе, от нее исходил душный жар. Вдруг она взмахнула рукой, и Федор, вскрикнув, схватился за лицо. Ему показалось, она полоснула его острыми когтями. Глаза пронзила страшная боль и молнией воткнулась в мозг.

Федор упал и с криком покатился по земле. Что-то теплое текло по ладоням. Его захолонул ужас, и, сквозь собственные вопли, до него едва дошел низкий девкин голос:

— Помни обо мне. Всегда помни о моем народе. Теперь ты не забудешь о нас.

Сознание Федора помутилось, он погрузился в совершенное небытие, а когда выбрался из него, то боли уже не было.

Он провел рукой по глазам — они оказались невредимы. Он тут же открыл их.

Увиденное произвело на него не меньшее впечатление, чем прибытие поезда на зрителей первого парижского синематографа.

Вокруг, насколько здраво он мог судить, воздвигла тяжеловесные пространства огромная пещера. Потолок, со сплошной выделкой бело-рыжих сталактитов, был виден едва-едва, ажурно-бугристые стены мерцали зеленоватым сиянием, словно облепленные мириадами светлячков.

Федор сидел на голом камне посреди разноцветных наростов и пытался понять, что происходит с ним. Но это было очень трудно, гораздо легче оказалось встать и идти, прокладывая путь между полянами стылых солевых зарослей и абстрактными скульптурными группами. Он помнил слова девки, однако не мог придумать связь между ними и пещерой. Ему чудилось, что ответ на вопрос находится где-то рядом, более того, он давно знает его, слышал не однажды. И от предчувствия ответа Федора начинало колотить.

Вскоре он ощутил на себе взгляд и понял, что с самого начала его изучал кто-то невидимый. Взгляд не имел четкой локализации, он исходил отовсюду, будто вся пещера была недреманным оком.

Втянув голову в плечи и не глядя по сторонам, Федор быстро шагал вперед. Задумавшись о том, какое чувство вкладывает в свой взгляд невидимый наблюдатель, он пришел к единственной мысли: никакое. Его изучали словно букашку, насаженную на иголку, — с равнодушным лабораторным интересом. От этого жесткого излучения равнодушия Федора начало мутить и тошнить. Он ускорил шаг, потом побежал, лавируя между препятствиями.

Остановился, только когда увидел эскалатор, вмурованный в стену пещеры. Лента ступенек беззвучно двигалась вверх.

Узрев признаки цивилизации, Федор без размышления встал на эскалатор. Логика метро подсказывала, что наверху должен быть выход. Но логика подземелья могла оказаться иной, и, когда эскалатор вынес его к декорациям станции метрополитена, Федор немного успокоился. Впрочем, и станция была странной — такой же безразмерной, как прежде пещера. Человек здесь и впрямь походил на букашку, суетливо перебирающую лапками. Федор не слышал звука собственных шагов, это было чрезвычайно неприятное ощущение. К тому же появилось впечатление дробности чужого взгляда, словно он состоял из множества — миллиона взоров, слившихся в один.

Федор закрыл ладонями уши, но бессмысленное действие не могло спрятать его от невидимых. Он опять пустился бегом.

Как снова очутился на эскалаторе, он не заметил. Сел на ступеньку, сжал руками голову и заплакал, точно ребенок. Это были слезы обиды, унижения и страха.

Потом эскалатор кончился, и Федор вышел наружу.