Царь-гора

— Во-первых, она не моя, — урезонила его Аглая. — Во-вторых, если видеть мистику на каждом углу, то свихнуться точно можно. Дайте книгу.

— Не отдам. — Федор прижал сокровище к груди.

— У вас уже началось помутнение рассудка, — констатировала она. — И руки дрожат.

— Знаю, но ничего не могу с собой поделать. Видимо, профессиональная болезнь. Вы не понимаете, милая Аглая. Эта книжка — краеугольный кирпич моей диссертации, целый ворох не введенных в научный оборот исторических сведений. Да я просто именинник сегодня!!! — Он подхватил Аглаю на руки и закружил, разгоняя недовольных его счастьем граждан.

Внезапно в глазах у него стало темно, будто на солнце вползла туча, и в правом виске стукнуло раз, другой.

— Поставьте меня, Федор, — услышал он негромкое, но требовательное.

Опустив девушку, он потер висок, посмотрел на небо, затем на нее.

— Это вы меня опять шарахнули?..

— Что с вами? О чем это вы?

— А? Да нет, так. Ничего. — Федор резко помотал головой. — А впрочем… Послушайте, Аглая, вы действительно не понимаете, какой способностью обладаете? У вас же чудовищный удар… не знаю, чем вы бьете, только легко можете свалить и слона.

— Правда? — задумалась она. — Я не знала. Мне всегда представлялось, что я просто рисую вокруг себя защитный круг. Как у Гоголя в «Вие». Как это действует, не имею понятия.

— И давно это у вас?

— С тех пор как погибли родители. Я представляла себе, будто они сплетают вокруг меня руки и закрывают от опасности. Но потом поняла, что это не они, а я сама… мое нежелание становиться частью этого мира… Вам этого, конечно, не понять, — добавила она. — Вы и без того, кажется, считаете меня ненормальной.

Федор попытался оскорбиться:

— Это почему же мне, конечно, не понять? Вы, между прочим, не эксклюзив по этой части, не воображайте. Каждый второй в этом мире ненормальный. И никому это не кажется странным. Я, к примеру, сам ненормальный: недавно выпрыгнул с четвертого этажа. Идемте в кафе. Я голоден, как африканский крокодил.

Они заняли столик под зонтиком летнего кафе, заказали разной съестной ерунды и блюдо алтайской клубники. Пакеты с покупками Федор сунул под ноги, драгоценную книгу положил на стул рядом.

— А зачем вы прыгали с четвертого этажа?

— Вероятно, в тот момент мне тоже очень не хотелось становиться частью этого мира, — честно сказал Федор. — Причем не такой уж хорошей частью. Попросту говоря, куском дерьма. Прошу прощения.

— Это интересно, — она изогнула бровь.

— Да ни капли. Запутался, как ворона в проводах.

Федор дожевал бутерброд, подвинул к себе мороженое и накидал в него крупных, размером с мандарин, ягод.

— Вы пытались уйти от судьбы. Обмануть ее. — Аглая задумчиво наклонила голову.

— Да? Об этом я как-то не думал.

— Но у вас не получилось.

— Попал в кусты, — пояснил Федор. — Вылез оттуда расписной, как индеец.

— Нет. Просто это не так делается. В окно прыгать бессмысленно. Чтобы обрести свободу, нужно подняться на бесконечно высокую гору, — отрешенно глядя и забыв о еде, говорила Аглая. — Даже если за облаками не видно вершины, надо идти, не останавливаться. И пускай нет надежды покорить ее — в самом восхождении уже есть свобода.

Федору стало не по себе. Он отодвинул плошку с мороженым и, не мигая, уставился на девушку.

— Вы читаете мысли, или вам отец Павел рассказал про гору?

Она качнула головой.

— Это старая алтайская легенда. О горе, чья вершина всегда скрыта за облаками. Людям, жившим в деревне под горой, казалось, что на самом верху непременно должно быть какое-то чудо. Каждый представлял его по-своему, мечтал подняться туда и увидеть все собственными глазами. Время от времени кто-нибудь уходил из дома и шел в гору. Но когда он останавливался отдохнуть, то навсегда оставался на месте, потому что превращался в камень. В конце концов деревня опустела — никто из жителей не дошел до вершины. Иногда какой-нибудь из камней на склонах горы срывается с места и падает вниз, увлекая за собой другие. Может быть, когда-нибудь они снова станут людьми, если отыщется хоть один человек, который дойдет. Пусть изнемогая, падая, но не переставая двигаться вверх, до конца.

У Федора возникла твердая убежденность, что эту забавную сказку выдумала она сама, живя посреди застывшего быта глухой степи, безмолвного оцепенения каменных баб, вечных, как природа, тягуче-неповоротливых стад и сохраняя в сердце мечту о самом главном в жизни человеке, который когда-нибудь придет и разобьет в прах всю эту сонную окаменелую бездвижность. Это открытие заставило Федора посмотреть на нее совсем другими глазами. Оказывается, он ошибался, приписывая ей мечтания деревенской дуры. Да и откуда вообще взялась в его голове странная блажь про пастушью идиллию с оравой немытых ребятишек и горой нештопаных носок? Нет, в ее душе цвели совсем другие мечты, в которые, однако, было чрезвычайно трудно вписаться, но еще сложнее предугадать, куда они в конце концов заведут самого Федора, коль скоро он решился примерить их на себе.