Царь-гора

Горные реки вскрывались одна за другой и с дробным грохотом начинали буйное движение. Отряду везло – до сих пор ни одна не преградила намертво путь. Какие-то успевали перейти по льду, других вынуждали подниматься к освободившимся от ледохода верховьям и там перебираться по камням, веревочным мосткам. Становилось голодно, горное зверье ходило далеко стороной.

На второй день после ухода из кержацкой деревни горы приобрели оттенок бурой засохшей крови. Среди солдат это произвело сильное смущение и уныние. Офицеры доносили, что объявились подстрекатели, которые скрытно мутят воду, толкают рядовых к неподчинению и мятежу. Шергин подозревал подстрекателей в самих офицерах, по крайней мере некоторых, но вполне допускал мысль, что в полк могла проникнуть красная пропаганда. Теперь в России негде было спрятаться от этой заразы, она, как испанка, распространялась по воздуху и одним движением косила тысячи до того вполне здоровых людей.

Стойбище туземцев на склоне горы было издали похоже на скатившиеся валуны, чутко застывшие в ожидании малейшего толчка для продолжения бега. Горные калмыки, жившие охотой, высыпали из юрт, в равнодушном ожидании глядя на изнуренный переходом отряд. Если бы не желтый оттенок их лиц, они бы казались ожившими осколками красных гор, которым надоело неподвижно лежать и слушать вой ветра, секущего их своим резцом, медленно, но верно вырезающим на них морщины. Впереди туземцев стоял высокий старик в меховой шапке и длинной дохе. Его лицо было не просто иссечено ветром, а подверглось более сложной и жестокой операции. Покрытое шрамами, оно походило на физиономию тряпичной куклы, сшитую из разных лоскутов: один был желто-коричневый, как у всех, другой – красноватый, под цвет гор, и гладкий, третий – бурый и смятый в комок. На границе между двумя лоскутами тряпичник, разломив пополам пуговицу, приделал маленькие, настороженные, недобрые глаза.

Это был шаман.

Он определил главного в отряде и обратился к Шергину. Сказал, что еды в стойбище едва хватает, – зверь уходит и не дается в пищу. Рядовой Вогуличев старательно переводил его речь. Калмыки подтвердили слова шамана уныло-энергичными киваниями, как механические болванчики.

– Нам достаточно будет части того, что запасли ваши охотники, – ответил Шергин, внутренне морщась. Торг за еду успел набить ему оскомину в продолжение всего зимнего похода. Везде одно и то же. Никому не улыбалось кормить голодную ораву пришельцев, воюющих неизвестно за что.

Вогуличев, как мог, перевел. Шаман, потревожив движением свои лицевые лоскутья, хотел что-то сказать, но Шергин не дал ему:

– Оставим это пока. Мои люди устали, они передохнут здесь до завтра, и мы пойдем дальше.

По глазам шамана было видно, что у него имеются возражения, но, поколебавшись, он развернулся и ушел. Остальные туземцы, проявив любопытство, рассматривали амуницию солдат и глядели, как те устраиваются. Иные, особенно смелые, предлагали меняться: показывали шкурки, костяные амулеты и требовали за это богатство винтовку либо ремень с пряжкой.

Удостоверившись, что солдаты ладят с аборигенами, полковник направился к юрте шамана – еще раньше подметив, куда тот скрылся. Вогуличев громко топал рядом, осознавая свою значительность. В юрте было темно – горел лишь маленький красноватый огонек в очаге из камней, словно потусторонний глаз, наблюдающий за всем, что происходит по эту сторону. Привыкнув ко тьме, Шергин различил лежащего человека – он натужно дышал и был, очевидно, в бреду. Возле сидел на полу шаман, положив руку на грудь больного, и тихо бормотал. Потом бормотание прекратилось, шаман что-то сказал. Вогуличев, помедлив, истолковал его слова:

– Сегодня ночью… э-э… я буду звать духов, разговаривать с ними. Э-э… духи наслали болезнь, и отнять ее могут только они. Если твои люди помешают мне, духи рассердятся и нашлют беду. Вели твоим людям не мешать мне.

– Хорошо, – ответил Шергин.

– Ты чего-то хочешь от меня, – продолжал шаман. – Чего?

– Хочу спросить тебя: знаешь ли ты дорогу в заповедную землю, которую называют Беловодье?

Слова «Беловодье» в гортанных звуках Вогуличева Шергин не разобрал. Вероятно, оно было передано описательно. Шаман издал звук, напоминающий смех вороны. Шергин плохо видел его лицо, но был уверен, что оно осталось неподвижным.

– О том нужно спрашивать не меня.

– А кого?

– Белого Старца.

– Где его найти?

– Он живет на горе Белого Старца.

– Понятно.

Теперь была очередь полковника смеяться по-вороньему.

– Как я узнаю эту гору?

– Узнаешь, – ответил шаман. – Если дойдешь. Путь к горе Белого Старца стережет дух гор. Он принимает обличье красивой девушки или медведицы. Его легко рассердить, а можно задобрить. Он не любит, когда кто-то идет к Белому Старцу.

– Как я узнаю гору? – повторил Шергин, пропустив мимо ушей чепуху про сердитого духа, которую воспроизводил Вогуличев.

Шаман долго собирался с мыслями.

– Я и так много сказал тебе. Дух гор может рассердиться на меня и наказать.