Царь-гора

– Стыдишься? – произнес старик, словно упрекая. – Меня стыдишься? Меня, червя нечистого! Что же я Богу-то скажу на суде? Жил, дескать, грехи изживал, да не изжил ни самого крошечного, зато гостей пришлых стыдить был горазд, будто какой святой пустынник? Нет уж, миленький, – попросил он кротко, – ты меня не стыдись. Нам с тобой друг от дружки теперь нечего прятать…

– Как… как это? – стуча зубами, выдавил Ложкин-старший, ставший белее лунной головы старика. – Зачем это?

– Останься, – еще более кротко сказал старик. – Иль не знаете, – он посмотрел на обоих, – что брат на брата идет?

– А может, правда, Миша, – пролепетал младший.

Старший повернулся к нему, долго, с минуту глядел.

– Останешься? – взволнованно спросил его младший. – Не зря же это… говорил же я тебе: Бога-то куда?..

Ложкин-старший стянул винтовку с плеча и протянул брату, отвел глаза.

– Прощай, Алешка.

И быстро, торопясь, отступил в тень, прижался к стенке туннеля.

– Подожди пока тут, – сказал ему старик и поманил младшего. – Пойдем, миленький.

Сколько времени они шли, он не разобрал. По пути старик говорил:

– Рабу Божию Петру так сообщи: оставь, скажи, ношу свою на горе, потомок твой заберет ее. Тайную землю не ищи, заплутаешь. А за смертью не гонись – одна тебя и так настигнет, а от второй сохрани тебя Бог.

– Сообщу, – кивнул Ложкин-младший. – А какому Петру-то, дедушка?

– А какого первым увидишь, как выберешься, тому и скажи.

Через некоторое время старик молвил:

– Ну вот. Пришли. Ты посиди здесь недолго, а потом иди.

– Куда идти? – Ложкин пытался увидеть что-либо в темноте впереди.

– Туда.

– Так ведь не видно ничего.

– Ночь, вот и не видно. А ты поспи лучше.

Ложкин опустился на пол пещеры. Глаза, набрякшие усталостью, закрылись, и он мгновенно заснул.

Ему приснились райские сливы. Они висели на ветке, и он срывал их по одной, клал в рот и млел от удовольствия. Никогда еще не доводилось ему пробовать таких слив. Да и немудрено – в раю он тоже никогда не бывал.

Проснувшись, он увидел свет, который проникал в пещеру из-за поворота туннеля. Ложкин хотел было вскочить и устремиться к выходу, но почувствовал в руке что-то мягкое. Пальцы крепко держали три крупные темно-фиолетовые сливы. «Это подарок старика, – подумал он. – Откуда у него сливы?»

Он засунул одну в рот, раскусил и, медленно жуя, долго млел от удовольствия. Никогда еще не приходилось ему пробовать таких слив. Да и немудрено…

Он съел все три, а косточки положил в карман. Надо думать о будущем. Когда-нибудь, когда кончится война, из этих косточек могут вырасти сливовые деревья.

Ложкин забросил на плечи обе винтовки и вышел из пещеры, щурясь от яркого света. Он очутился на узком заснеженном карнизе. Внизу была пропасть, сверху смутно доносились человеческие голоса. В ярко-синем небе, раскинув крылья, парила крупная птица.

– Эй! Эге-гей! – заорал Ложкин из всех сил. – Спасите меня!

Он кричал минуты две, пока на обрыве вверху не показалась голова. На него удивленно смотрел полковник Шергин собственной персоной, почему-то без шапки и с широко расстегнутым воротом видавшего виды кителя.

– Ты что тут делаешь? – спросил полковник.

– Стою, вашскородие, – ответил Ложкин.

– Петр Николаевич! – раздался другой голос, и к голове полковника присоединилась еще одна, весьма взлохмаченная. – Ох ты, батюшки. Ну прямо горный орел… Да это же пропавший Ложкин, сукин сын! А где второй? Где твой брат, Каин ты проклятущий?! – возмущалась голова поручика Викентьева.

– Остался в горе, – честно ответил Ложкин и вдруг вспомнил: – Господин полковник, ваше высокоблагородие, у меня для вас важное послание.

– Для меня?

– Ну да. Вас же Петром окрестили?

– Ничего не понимаю. – Шергин вытер пот со лба.

– Ложкин, ты там что, веселящим газом надышался? – грозно крикнул поручик Викентьев. – Или нашел источник чистейшей водки?

Судя по всему, поручик и сам нашел нечто в этом роде, потому что его грозный вид был сплошным притворством, и Ложкин это отлично видел.

– Никак нет, вашбродие.

– Ну, давай свое послание, – сказал Шергин.

Поручик Викентьев исчез, чем-то отговорившись. Ложкин выпалил слово в слово все, что передал ему старик.

Полковник с минуту оставался неподвижен и постепенно становился красен. Потом потребовал:

– Опиши его.

Ложкин описал, как мог: белый, словно лунь, страшный, добрый. Шергин, распрямившись, тоже исчез.

Некоторое время солдат ждал, потом начал волноваться. Убедившись, что о нем забыли, он снова принялся кричать. Наконец над обрывом свесились веселые солдатские рожи. Узрев похороненного было товарища, они стали еще веселее, сбросили веревку, вытянули.

– Христос воскресе, Ложкин, шельма эдакая!..

Его окружили, смяли, подняли на руки и несколько раз подбросили.

– Во-ис-ти-ну… – с трудом вытряхнулся из него ответ.

Потом с него стянули шинель и сапоги.

– В воду его!.. Оштрафился… Пущай поплавает…

У Ложкина захолонуло внутри.

– Какую воду, черти вы!… Смерти моей хотите…

Возражений никто не слушал.

Его сильно раскачали и бросили. Еще раньше Ложкин зажмурился и ничего не видел. Только в полете, невольно открыв глаза, он подумал, что сошел с ума.