Царь Горы, или Тайна Кира Великого

Помню, что совершенно не чувствовал страха и был очень доволен собой. Там, в подпольной тьме царского дворца, у меня не возникло никаких обид на Скамандра, так хотевшего поскорей сделать Кратона почетным гражданином Милета. Не было никакого желания отомстить ему. Т а м у меня даже не возникло любопытства, зачем понадобился Скамандру этот базарный “фокус с шариками”, исчезающими из руки. Т а м мне хотелось только, чтобы царь Кир задал мне еще какой-нибудь вопрос и я так же правдиво ответил бы ему, не взирая на самую дорогую цену правды.

И царь дал мне такую возможность, за что я и по сей день благодарен ему больше, нежели Скамандру -- за самое почетное гражданство.

Прежде, чем вновь привести к царю пойманного убийцу, его одели в чужую одежду, но тоже арамейской, а не персидской принадлежности. Той, в которой он явился во дворец, видимо опасались, хотя наверняка всю общупали и перетряхнули.

И вновь я проделал короткий путь, не сделав ни единого шага, то есть повиснув в крепких руках царских стражей.

Они перенесли меня в другую комнату, попросторней застенка, но с такими же грубо обтесанными каменными стенами и без окон. Ту комнату освещали простые глинные светильники, заправленные скорее всего пальмовым маслом. Прежде чем меня ткнули носом в пол, я успел заметить три небольших резных стульчика на возвышении, а на стене, позади возвышения -- золотую чеканку в виде орла с небольшой головкой и широко распростертыми крыльями. То был родовой знак Ахеменидов.

Стражи молча поставили убийцу на колени, пригнули ему голову к полу, а один даже придавил его шею ногой.

Вскоре я услышал, как открылась дверь (но не та, через которую внесли меня), послышались мягкие шаги, шуршание одежд, и вот с возвышения раздался властный голос:

-- Поднимите его!

Я очутился на ногах.

-- Отпустите ему руки! -- повелел Кир.

Стражники освободили мои уже онемевшие от крепких захватов предплечья. Замечу, что меня не держали связанным.

Теперь царь персов возвышался передо мной во всем своем блеске -- в шкуре гирканского тигра, грубо подкрашенной в пурпур, в шерстяном хитоне с рукавами до запястий, в анаксаридах из светлой кожи и высоких башмаках с золотыми колечками и тесемками, стягивавшими голенища. На голове Кира поблескивала золотыми кольцами остроконечная тиара, закрывавшая уши.

Теперь Пастырь персов показался мне гораздо крупнее и гораздо старше, чем в час, а вернее в миг нашего первого, чересчур близкого знакомства. В густой, тщательно завитой кольцами бороде резко проглядывала седина. Черты казались правильными, если не считать крупноватого носа. Лицо выглядело прямым, продолговатым и несколько тяжелым. Лоб царя был чист. Я не увидел на его лбу ни тяжелых складок, ни торчащего вверх над переносицей прямого “копья тиранов”. И щеки его совсем не одрябли, как бывает у людей не воздержанных или просто утомленныхжизнью.

Удивили меня его руки, неподвижно лежавшие на небольших подлокотниках,-- крупные, очень широкие кисти и резко выделявшиеся костяшки пальцев, какие бывают у каменотесов или пахарей. Я взглянул также на его стопы и подумал, что они непропорционально малы по сравнению с кистями. Впрочем, потом мне иногда казалось, что в оценке этих подробностей мной владела невольная иллюзия, вызванная освещением.

По правую руку царя сидел высокий, довольно худой человек, тоже в тигровой шкуре, но не крашенной, и тоже в тиаре, но с загнутым вниз концом. То был Гистасп, двоюродный брат Кира, по своей воле отдавший ему власть над Персидой. Он выглядел на пару лет старше царя

А по левую руку от Кира находился змееликий эламит, посаженный Вавилонским царем правитель Элама по имени Гобрий, в те дни -- гость царя персов. Без всякого колебания ему можно было дать и сорок, и восемьдест лет от роду. Роскошь его одеяний, похоже превосходила все богатство самого Кира. Темно-синий парчовый кафтан* эламита, скрывавший ступни, весь переливался узорами из золотых лилий. Пояс сверкал драгоценными камнями. Шапка на нем была круглая, плотно прилегавшая к голове и перетянутая составным обручем из электра*. Само же лицо эламита так и отливало бронзой, а с тонких губ не сходила неподвижная улыбка. Этот человек вызывал у меня смутные подозрения, и Кир, как мне казалось, заметил мою тревогу.

-- Итак, ты -- Анхуз-коновал из Дамаска,-- неторопливо выговаривая каждое слово, будто кладя камень на камень, сказал Кир.

-- Нет,-- покачал я головой,-- или не больше, чем на тридцать дней моей жизни, проведенной в Дамаске.

Кир переглянулся с эламитом. И в то время, как улыбка на губах эламита не дрогнула, на лице Кира промелькнуло самое искреннее, хотя и сдержанное изумление.

-- Однако ты излечил коней,-- также ровно и твердо произнес он.

-- Это верно,-- искренне подтвердил я.-- Но должен сказать, царь, что исцеление твоих прекрасных коней и убийство твоих убийц -- дела одного и того же порядка.

У Кира приподнялись брови, у Гистаспа брови, напротив, опустились. Улыбка Гобюрия стала шире, вернее -- “удлиннилась”, а в его глазах коротко вспыхнул огонек любопытства.