Царь Грозный

– Только самую малость, государь. – У Федорова дрожали ошпаренные руки, а на глаза наворачивались непрошеные слезы.

– Завтра придешь ли? Или в обиде на моего холопа? Не то велю его самого в кипятке сварить.

Очень хотелось боярину согласиться с таким наказанием, но снова закивал головой:

– Приду, государь, как не прийти…

Только Басманов, сидевший рядом, слышал, как Иван недовольно пробурчал:

– Дурак.

Это недовольство не сулило бедолаге ничего хорошего. Но не явиться на пир к государю боярин не мог. Лучше уж быть обваренным, да живым, чем целым, но удушенным.

И снова галдели, смеялись, корчились собравшиеся у Ивана Васильевича. Казалось, вчерашнее происшествие было забыто. Федоров сидел вместе со всеми, хотя и был невесел, все же болели ошпаренные руки. Царь больше не вспоминал о нем, уже это было хорошо.

Но день не закончился для боярина спокойно, уже другой холоп неожиданно… вылил на него щи, теперь уже прямо на голову! Несколько мгновений от боли и ужаса Федоров не мог издать ни звука. Остальные, не сразу осознав, что произошло, а многие и не увидев, продолжали галдеть. Потом изо рта мученика поневоле вырвался вопль. Затихли все, а царь сидел, откинувшись на спинку своего кресла, и наблюдал за боярином, пытавшимся стряхнуть с лица и шеи остатки вылитого. Федорову не помогал никто, оказавшиеся рядом даже чуть отодвинулись, чтобы и себе не попасть под такую же шутку государя.

Вдруг Иван поморщился:

– Угомони его…

Сказано это было стоявшему ближе других рынде, тот, недолго думая, огрел боярина своей секирой плашмя, и слуги тут же потащили оглушенного вон из палаты.

Такие шутки стали привычными, потому главным на пирах было не попасть на глаза государю, не привлечь его внимание.

Зря литовцы думали, что московский государь простил им отказ в сватовстве. Не забыл Иван Васильевич унижение, не простил…

Чем досадить заносчивому Сигизмунду? Только Ливонией. Но для начала следовало заключить хотя бы временный мир с Крымом. Вот когда царь пожалел, что не довели раньше дело до конца, хотя удержать Крым, даже разбив Девлет-Гирея, вряд ли удалось бы. Из Москвы в Крым отправилось посольство для переговоров.

А пока было решено вернуть Руси Полоцк.

Иван Васильевич уходил в поход довольным, царица снова в тяжести, и повитуха на сей раз предрекала сына. До сих пор Мария рожала только дочек, да и те долго не жили. Сын – это хорошо, сын – наследник, хотя у царя уже есть целых два. Но Федор ни на что не годен, слаб здоровьем и умом. Царь завещал престол за собой Ивану. Сразу после женитьбы на Кученей, которую нарекли Марией, Иван Васильевич переписал завещание, назвав наследниками сыновей от Анастасии, чтобы у новой жены и ее жестоких родственников не было желания отправить на тот свет ни его, ни кого-то из царевичей.

Пока у Марии нет сыновей, Ивану и Федору ничего не грозит, а после рождения мальчика? Задумавшись однажды об этом, Иван даже головой замотал: не хватало только жить с женщиной, ежедневно опасаясь за свою жизнь и жизнь сыновей. Но сразу решил для себя – пока он молод и силен здоровьем, а там будет видно. Он всегда успеет переписать завещание заново. И отправить Марию-Кученей в монастырь тоже. Не до жены было сейчас царю Ивану Васильевичу, он собирался воевать Полоцк!

Казалось, в 1562 году о подходе московских войск к крепости должны были знать все, уж слишком долго и трудно ползла армия от Великих Лук до Полоцка. Огромный обоз не помещался на узкой дороге, войска застревали в лесных теснинах, тонули в болотах по сторонам глубокой колеи. Наконец, смешалось все, что могло смешаться. Конные, обозники, пешие перепутались между собой, разобраться было просто невозможно.

Крик и удары кнутов помогали мало, никто не собирался уступать дорогу, никому не хотелось лезть в ледяную воду или грязь по колено, пропуская других вперед по узкой колее. Колеса многочисленных телег и возков набили такие желоба в грязи, что это уже была даже не колея, а попросту две узкие канавы с валиком посередине. Трещали оси телег, то и дело слетали колеса, слышалась беспрестанная ругань, ржание лошадей, лязг и скрежет. Орудия выносили почти на руках, лошади не могли вытянуть пушки из грязи.

Царь злился – скорости никакой, снова, как при наступлении на Казань, оттепель. Но и там, где нет противной грязи, дорога слишком узка, чтобы по ней двигалось большое войско. Иван Васильевич попытался сам проехать, но и он едва не застрял в этой массе конных и пеших, бестолково толкавшихся, ругавшихся и тем запутывающих дело только сильнее.

Государя со свитой, конечно, пропустили, посторонившись, насколько было возможно, но дальше дело не двинулось. Иван махнул рукой:

– Позвать ко мне обозных воевод!

Разыскать их удалось тоже с трудом, не дождавшись, пока соберутся все, царь принялся распекать присутствующих, требуя отчета, почему такой затор. Выяснилось быстро – дорога попросту неспособна пропустить разом такое количество народа с обозами. Иван уже и сам понял, что сплоховал, приказав всем двигаться разом и по одному пути, но что теперь корить, надо было разбираться в том, что есть.