Царь Грозный

– Не показывай! И молчи про них, пока в Вольмар не попадешь.

Курбский не понимал, но объяснения последовали довольно толковые: деньги отобрали, значит, если князь скажет, что едет к королю, да еще и по приглашению, то стража попросту побоится пропускать его дальше. Ведь, добравшись до Сигизмунда, он наверняка навлечет на тутошних неприятности. Его проще повесить, как лазутчика, – и все дела.

– Так что же делать? – растерянно произнес князь.

– Постараюсь, чтобы тебя отправили в Армус, а там уж сам попадай в свой Вольмар. И чего ты туда рвешься? – пожал плечами толмач.

– Там меня ждут!

– А…

Толмач выполнил обещание, пленников действительно отправили в замок Армус. С Курбским ехали уже не все, но Васька Шибанов от хозяина не отставал. Куда девались остальные слуги и что с ними будет дальше, князя не интересовало. Он уже хорошо понял, что едет не с посольством и не во главе большого войска, потому пока зависит не от короля Сигизмунда, а от вот таких давно не мытых, нечесаных дурней, несущих службу в забытых Богом дальних замках. Его задача живым добраться до Вильно, иначе все старания получить гарантии короля и его сената будут попросту ни к чему! Пришлось терпеть все унижения и неудобства, какие ему в изобилии обеспечили приграничные литовцы.

К вечеру ограбленный еще и в Армусе (даже лисью шапку сняли!) Курбский все же добрался до Вольмара, предъявив охранные грамоты. Позже он потребовал судебного разбирательства из-за наглого ограбления.

А тогда, оказавшийся обобранным до нитки, не получивший немедленного желанного признания и обещанных выгод, князь Андрей выплеснул накопившуюся горечь в немедленном письме к Ивану Васильевичу: «…всего лишен был и от земли Божьей тобой изгнан…» Курбского нимало не смутила явная ложь, ведь не царь Иван лишил его золота и не гнал он воеводу.

Андрей Михайлович сидел, склоняясь над заляпанным чернилами листом. Горько и больно было понимать, что сам виноват в своем изгнании. Нет, если бы остался, то дыбы не миновать. Или в лучшем случае пострижения в каком-нибудь дальнем северном монастыре. Ведь даже свою тетку княгиню Ефросинью царь Иван не пожалел! Горечь вылилась в злые, не всегда справедливые слова письма.

А еще росла злость на государя, которому вольно вот так распоряжаться судьбами бояр, знатных воевод, лучших людей Московии. Эта злость темнила не только разум, но и душу, все больше хотелось досадить московскому царю. Что князь Курбский и сделал. Он, не задумываясь, выдал ливонских сторонников Москвы, назвал имена московских разведчиков, прекрасно понимая, что обрекает людей на пытки и мучительную смерть. Но чужие мучения и чья-то погибель князя Курбского не беспокоила, он думал лишь о себе. Очень хотелось как можно сильнее досадить государю, от которого бежал!

Но немедленно наступать на Москву, мстя за беглого боярина, король Сигизмунд, как видно, не собирался. Как Курбский ни злился, но ничего, кроме небольших подачек, от литовцев немедленно он не получил.

И денег спешно ему возвращать тоже никто не собирался. Кто же виноват, что его ограбили? Стража в Гельмете только развела руками: «Не видели, не знаем…» Даже будучи наказанными, ни дукаты, ни талеры обратно не отдали, следы от побоев скоро пройдут, а золотишко останется… Сидеть без денег и жить на мелкие подачки было слишком муторно, и тогда князь решил попросить помощи у тех же печорских монахов. Попросить в долг, обещая вернуть с прибавкой.

Шибанов вздыхал: то ли чего-то не продумал князь, то ли литовцы обманули, только никаких выгод от своего бегства Курбский не имел. То, что на него косились, понятно, кто же почитает предателя? Но ведь и денег не дают!

Прошло несколько дней после побега в Литву, но и князь, и его люди уже вполне вкусили презрения окружающих, почему-то никто не желал воздавать хвалы Курбскому за его бегство. Еще хуже было слугам. От троих русов сторонились, как от зачумленных.

Сильно переживал Васька Шибанов, он был готов глотку перегрызть литовцам за своего хозяина. Потому, когда кликнул Андрей Михайлович, прибежал на зов, как верный пес.

Князь был мрачен, его красивое лицо сильно подурнело от тяжелых дум, злость перекосила четко очерченную линию губ… У крыльев носа легли две скорбные складки. За несколько дней Андрей Михайлович постарел, казалось, на десять лет. Холоп тихонько вздохнул, жаль князя…

Курбский вдруг повелел:

– В Юрьев пойдешь! И к псково-печорским старцам.

Васька не сразу понял, нравится ему такое поручение или нет. Но уж удовольствием холопа князь интересовался меньше всего. Он достал свернутую грамоту, подумал и добавил несколько монет.

– В подпечье достанешь письма. То, которое для старцев писано, вместе с вот этим им и отдашь. А второе велишь передать государю. Старцы сделают.

– Кому?! – ахнул Шибанов. Неужто князь вернуться надумал? Оно бы хорошо, лучше уж в Юрьеве, чем здесь, среди чужаков белой вороной сидеть. Курбского вопрос не смутил, спокойно глядя в лицо холопу, повторил: