Царь и султан: Османская империя глазами россиян

Посольства, плен и война, рассмотренные в первых трех главах, составляли три наиболее важных измерения российских контактов с Османской империей с конца XV столетия до Крымской войны. За это время несколько сотен россиян побывали в Османской империи в качестве царских посланников и их помощников. Значительно большее число людей, наверняка исчисляемое многими десятками тысяч, оказались во владениях султана в качестве пленников и военнопленных. Наконец, еще большее количество, исчисляемое сотнями тысяч человек, познакомились с Османской империей, будучи участниками шести русско-турецких войн, которые произошли на территории «Турции в Европе» в XVIII и первой половине XIX столетия. Эти три основные разновидности исторического опыта послужили основой для более общих ориентализирующих репрезентаций Османской империи и подвластных ей народов в российской периодической печати.

Интеллектуальная предыстория сравнения Николаем I Османской империи с «больным человеком», рассмотренная в четвертой главе данной работы, представляет собой вклад в анализ фигур исторического упадка и стагнации, ставших характерными для европейских репрезентаций Востока. Представление об упадке Османской империи возникло задолго до того, как российский император якобы произнес эту знаменитую фразу, и произошло это не в России. Европейские авторы стали отмечать османский упадок более чем за два столетия до Крымской войны и объясняли это различными способами, каждый из которых в конечном счете способствовал формированию модерного представления о восточной стагнации и застое. Заимствование такого представления образованными россиянами в послепетровский период составляло один из аспектов их вестернизации.

Несмотря на западноевропейские корни, российское представление об османском упадке имело свою специфику, поскольку российская и османская вестернизации начались в разное время. Как и держава султанов, Московское государство было изначально незападным обществом, которое не было частью европейского Ренессанса и религиозных войн, оказавших определяющее влияние на историческое развитие большинства европейских стран. И Россия, и Османская империя впоследствии демонстрировали ту же самую траекторию вестернизации, многократно с тех пор воспроизводившуюся. Изначальный импульс этому процессу задавался центральной властью, что со временем вело к вовлечению более широких слоев общества. Раннее восхищение техническими и материальными сторонами европейской цивилизации впоследствии дополнялось критическим отношением к моральному влиянию Запада.

Однако российское самодержавие и элиты встали на путь сознательной и необратимой вестернизации в конце XVII века, более чем за столетие до того, как по этому же пути пошли и османы. В результате этого хронологического зазора Османская империя выступает в описаниях российских авторов как страна, чье отношение к Европе было противоположным российскому в каждый отдельно взятый период времени. В XVIII столетии россияне противопоставляли игнорирование османами европейских наук и искусств своим собственным успехам в этих областях. С начала 1800-х годов они находили запоздалые усилия султанов перенять европейские науки и искусства противоречащими «народному духу», важность которого они открыли в эпоху Наполеоновских войн. В результате, не игнорируя важные изменения, происходившие в Османской империи в первой половине XIX столетия, россияне тем не менее смогли реинтерпретировать их как проявления необратимого упадка, вызванного «неправильным» отношением к Европе. Непрестанные победы российского оружия в без малого сто пятьдесят лет, предшествовавших Крымской войне, казалось, подтверждали правильность подобного представления об историческом противнике.

Таким образом, ориенталистский дискурс необязательно представлял Восток неподвижным, стагнирующим или внеисторическим. Идентичность, порожденная таким дискурсом, не всегда однозначно прогрессивна и лишена противоречий. Вместо этого эволюция российских репрезентаций османского упадка свидетельствует о том, что и образ «другого», и формируемая с его помощью идентичность в разные периоды времени могут наполняться разными смыслами. Единственное, что остается неизменным в их противопоставлении, – это подспудное представление о собственном превосходстве, которое порождается критикой «другого». Это представление всегда обеспечивает коллективному «я» символические победы над «другим», которые дополняют более материальные проявления властных отношений. В этом смысле ориентализация Османской империи в российских описаниях дополняла российские победы над османами, подобно тому как британские и французские описания Востока дополняли коммерческое преобладание этих держав в Леванте.