Царь и султан: Османская империя глазами россиян

Внезапный переход от храбрости к панике, который, по мнению российских авторов, характеризовал османских воинов, представлялся порой в качестве универсальной черты, отличавшей азиатов от европейцев. Согласно Липранди, «никто не подвергается этому страху более Турок, с тем однако же ограничением, что на них он действует тогда лишь, когда настоящая опасность еще далека, напротив, когда она представляется уже лицом к лицу, Турок проходит в остервенение, им овладевает самая отчаянная храбрость»[403]. Служивший на Кавказе М. Я. Ольшевский утверждал, что страх и паника, присущие всем народам во всех частях света, оказывали особенно разительное воздействие на южан и людей Востока. В то время как северяне могли оправиться от страха через день, «на Юге… весь организм человека до того поражается ужасом и ослабевает, что он впадает в болезнь и по нескольку месяцев не может ходить и делать что-нибудь сознательно»[404].

Соратник Ольшевского по Кавказскому фронту в 1854–1855 годах Н. Н. Муравьев-Карский объяснял непостоянство духа османских войск сезонным характером восточной войны в целом. По его мнению, «Азиатец ближе к природе, чем Европеец и более его уподобляется в материальной жизни животному. Он угасает, замирает в зимнюю стужу и получает новую жизнь с возвращением теплых дней и возрождением природы». Согласно Муравьеву, «те же Турки, те же башибузуки и курды, коих существование увядало в течении зимы, являлось с новыми силами, на свежих конях и с новыми надеждами»[405]. Соглашаясь с Муравьевым, Липранди рекомендовал осаждать османские крепости зимою, среди прочего потому что «Турок в зимнее время совсем перерождается и несравненно легче склоняется к сдаче». В подтверждение этого тезиса автор противопоставлял успешные осады крепостей Очакова и Измаила, обе из которых были взяты в декабре, неудачным летним штурмам Браилова и Рущука в 1809 и 1810 годах соответственно[406].

Помимо военных качеств, наиболее важным маркером инаковости, приписываемым османским войскам, было, безусловно, их обращение с пленными и погибшими врагами. Российские мемуары и дневники содержат графические описания «варварских» сторон османского способа ведения войны. Одно из наиболее ранних описаний этих практик можно найти в книге российского дипломата П. А. Левашева. Напомним, что после периода заключения в Семибашенном замке, Левашев оказался в обозе армии великого визиря, которая действовала против российских войск в Молдавии. По свидетельству Левашева, в какой-то момент конница визиря принесла на своих пиках тринадцать голов, отрубленных у павших в битве россиян. «На зрение [этих голов] из стана, так и из Бендер, было великое стечение народа причем одни на них плевали, другие бранили, как будто могли они слышать их брань, а некоторые кричали таким голосом, какому мнили у них быть, когда их рубили из чего всяк удобно может судить колико слепотствующ и подл сей народ»[407].

Спустя два десятилетия в своем дневнике, посвященном русско-турецкой войне 1787–1792 годов, Р. М. Цебриков находил османское обращение с военнопленными и погибшими полностью противоположным обычаям цивилизованных народов. Согласно Цебрикову, «разум философии» убедил европейские народы, что «несчастные жертвы, хотя и спасшиеся от огня и меча, не должны чувствовать по крайней мере в плену горестной своей участи, и для того не лишают их нужного к пропитанию». Напротив, «грубый, в невежестве пребывающий турок дополняет меру своего мщения, попавших в руки храбрых воинов изнурением и наруганием»[408]. По свидетельству Цебрикова, во время осады Очакова российскими войсками под командованием Г. А. Потемкина османские воины не только убивали раненых российских солдат «наимучительнейшим образом», но также и отрубали им головы, «натыкая на колья по стенам градским»[409]. Цебрикову было особенно не по себе от этого «зверского мщения» потому, что подобная практика оказывалась заразительной. После того как в ходе успешной вылазки защитников Очакова был обезглавлен один из российских генералов, разгневанный Потемкин приказал обезглавить трупы османских солдат, наполнявших ров, и выставить их напоказ в российском лагере. По свидетельству Цебрикова, «человеки сбегались со всех сторон, посмотря на их содрогались и ощущали ноющее омерзение, солдат, вопия: штурм! штурм!.. мужик: неверные… чиновный: гадкость, и все содрогались и отвращались в скорости от сей сцены»[410].