Царь и султан: Османская империя глазами россиян

Реакция российских мемуаристов и авторов дневников на османские «варварства» отражала их представления о допустимых формах насилия на войне. Эти представления возникли в Европе к концу раннемодерного периода и отражали процесс подчинения сражающихся тел правилам рационалистического военного искусства. Осуждение крайних форм телесного насилия было оборотной стороной превращения солдат в автоматы, подчинявшиеся командам образованного офицера благородного происхождения. Все более сложное маневрирование, избегание сражений, попытки минимизировать разрушительное воздействие войны на гражданское население составляли другие аспекты сублимации войны в XVIII столетии[419]. Эти общеевропейские тенденции оказывали влияние и на российских офицеров, чье участие в Семилетней войне, а также в войнах с наполеоновской Францией привело к усвоению ими принципов «цивилизованной» войны. Это усвоение не только побуждало российских авторов ориентализировать османскую армию, но и заставляло их осуждать определенные действия самих российских войск во время «турецких кампаний».

Так, в 1769 году российский генерал ливонского происхождения Георг Эрнест фон Штрандман был свидетелем нападения казаков на буджакских татар, бывших вассалами крымского хана. По свидетельству Штрандмана, казаки опустошили татарские деревни и кибитки, несмотря на то что их обитатели уже направили депутатов для переговоров о переходе в российское подданство. По словам автора, «казаки совершали при этом самые отвратительные жестокости и умерщвляли всех встречных, не исключая детей и женщин», но в конце концов были жестоко наказаны за это превосходящими силами татар[420]. Эпизод, рассказанный Штрандманом, напоминал о жестокостях российских казаков в Восточной Пруссии в начале Семилетней войны 1756–1763 годов[421]. Ветеран этой войны А. Т. Болотов писал про «разорения, поджоги и грабительства» и «наивеличайшие своевольства и оскорбления» в отношении женщин, совершенные российскими казаками и калмыками. По признанию самого Болотова, эти действия казаков были нарушением «всех военных правил». Они вредили международному образу России, «ибо все европейские народы, услышав о таковых варварствах, стали и обо всей нашей армии думать, что она такая же»[422]. Та же самая озабоченность восприятием России в Европе, по-видимому, подвигла другого участника Семилетней войны, фаворита Екатерины II Г. Г. Орлова писать российскому главнокомандующему Румянцеву о неприемлемости нерегулярной войны, в особенности сжигания деревень вокруг османских крепостей Журжи и Браилова войсками генерала Х.Ф. фон Штоффельна зимой 1769–1770 годов.

Как и Орлов, Румянцев был ветераном Семилетней войны и в своем ответе фавориту признавал, что сожжение селений «есть обычай воюющих варваров, а не Европейцев». При этом российский главнокомандующий утверждал, что война против османов имеет в себе «иные меры и иной образ, как во брани в других частях Европы». Выгоды сохранения селений не были очевидны в ходе боевых действий против османов, потому что «неприятель, ежели не успеет со всеми пожитками убраться, то сам оные истребляет, чтобы нам ничего не осталось». Если же сохранять селения, «то должно в опасности быть, чтобы оные не заразил неприятель, не знающий человечества, лютою язвой, что он неоднократно применял на гибель рода человеческого»[423].

Отвечая на личный запрос Екатерины II по поводу этого инцидента, Румянцев признавал, что война на Дунае «имеет вид того же варварства, которое было обычно и нашим предкам, и всем диким народам». Румянцев отмечал, что россияне оставили свои прежние обычаи после того, как прусская война продемонстрировала невыгоду поджогов и разорений в пространстве театра военных действий, однако «лютость и бесчеловечие» нынешнего противника не позволяли «соблюдать меры благости». Примеры их варварства «столь ожесточают и наши войска, что выходят сии из всякой против них пощады». Румянцев указывал на военную целесообразность сожжения селений, поскольку это лишало османов возможности закрепиться на левом берегу Дуная и оборонять Молдавию и Валахию. Главнокомандующий также уверял императрицу, что христианские жители сожженных селений были оповещены заранее и имели возможность перевезти свои пожитки на территорию княжеств. Что же до жителей-мусульман, составлявших большую часть населения этих деревень, то они бежали за Дунай при первом приближении российских войск[424].