Царь-кукла (СИ)

— Всего четыре. И все за два года! Девятьсот четвертый и девятьсот пятый! Господи, девятьсот четвертый! Вы думаете, наша матрешка это царское яйцо?! Как же мне… как же нам самим это в голову не пришло… Мы так привыкли к бриллиантам и платине, а ведь это совсем не обязательно! В шестнадцатом году из-за войны для императрицы сделали стальное яйцо, оно сейчас в Оружейной палате. И из дерева делали, из карельской березы. Вовсе у вас не безумная идея!

— Может, тогда стоит смотреть про дерево не на таможне, а в архиве Фаберже?

Жуковский схватил Капралова за плечи и энергично встряхнул. В то же мгновенье их ослепили вспышки фотоаппаратов.

— Посмотрим, обязательно посмотрим! Вы умница, Лука Романович! Ваша теория слишком красива, чтобы оказаться неверной!

8

Капралов прошел через металлодетектор, предъявил новенькую красную книжицу, поднялся на шестой этаж и, миновав уже знакомых секретарш, снова оказался в огромном кабинете.

— У меня пять минут, — предупредил Шестаков, — заседание бюро.

Он прошел в примыкающую к кабинету комнату. Капралов последовал за ним, но внутрь заходить не стал, а прислонился к притолоке.

— Будем решать, кого предложить съезду кандидатом в президенты, — сообщил скрывшийся за створкой гардероба Леонид Сергеевич.

— А смысл? — ухмыльнулся Капралов.

Шестаков выглянул из-за шкафа и показал удивленные глаза.

— Эх, Лука Романович… Не верите в перемены?

Капралов молча улыбался.

Шестаков появился в свежей рубашке, закрыл шкаф и стал завязывать галстук.

— Вы знаете, что тысячу лет назад хазарский каган заранее решал, сколько будет править? Вот и у нас до сих пор то же самое… Только там еще был нюанс. Они его душили шнурком, и когда он почти терял сознание, тогда и должен был назвать число лет. По истечении этого срока его убивали. Если он называл слишком много, его в сорок лет все равно убивали. Считалось, что божественная сила со временем его покидает.

Он раздраженно дернул галстук и начал заново.

— По-вашему, с этим нужно смириться? Нет-нет, не говорите ничего, это риторический вопрос… Что у вас случилось, что нельзя было по телефону?

— Знаете, да, случилось… Вы крепко стоите?

— Переходите к делу.

Капралов потерся спиной о притолоку и с расстановкой произнес:

— Судя по всему, наша матрешка это императорское яйцо Фаберже за девятьсот четвертый год.

Шестаков повернулся всем телом. Его руки застыли на узле.

— Как вы узнали?

— Догадался. А потом посмотрели в архиве, который Жуковский купил. Там упоминается дерево, из которого оно сделано.

— Ну и ну… Что думаете делать? Он уже что-то предлагал?

— Да, предлагал… И очень настаивал… Тут, видите ли, какое дело… Мне пришлось рассказать про вас. Он сразу сказал, что будет счастлив помочь найти национальное достояние и тому подобное…

Леонид Сергеевич усмехнулся.

Капралов открыл портфель.

— В общем, поэтому я и пришел. Похоже, надо ее вернуть.

Он достал матрешку. Шестаков опустил руки и отступил назад.

— Понимаю… Но это вряд ли. Вернуть, конечно, придется. Только, как верно заметил Жуковский, не мне, а государству. И мы отложим это на после выборов.

— А вдруг я с ней что-нибудь сделаю…

— Не сделаете! — Шестаков хлопнул Капралова по плечу и, на ходу надевая пиджак, вернулся в кабинет. — Ничего вы с ней не сделаете. Но поосторожнее, такая вещь все-таки… Уж с собой точно не надо таскать. В банк, что ли, отнесите…

Он подошел к столу и стал собирать бумаги.

— По крайней мере, теперь ясно, зачем она понадобилась Тодасевичу.

— Боюсь, не очень…

— По-моему, все логично. Разве нет?

— Мне показалось, она ему совсем не нужна… Скорее наоборот.

— Это же он ее ищет? Кстати, как прошла ваша встреча? Вы мне так и не рассказали.

— Да, не рассказал, не о чем было. Говорит, что хочет ее на выставку везти, но по-моему, это отговорка. Думаю, он сам ничего не знает.

— И всё? Наплел про выставку, и больше ничего?

— Да, всё. В основном изображал Мону Лизу, ни да, ни нет. Сидит и улыбается.

— Ха-ха! Он такой! Но вы точно ничего не упустили? Не похоже на Владимира Михайловича, он умный аппаратчик. Я ожидал, что он все-таки что-то подбросит.

— Нет, ничего. Хотя… Знаете, меня смущает одна фраза. Ничего особенного, просто резануло слух…

— Говорите! — Шестаков посмотрел на часы.

— Он сказал, что мы сами обо всем догадаемся, что нужно быть очень толстокожим, чтобы не догадаться. Согласитесь, странный выбор слов… Ни к селу, ни к городу…

На мгновенье на лице политика вспыхнуло изумление, но тут же испарилось, и он равнодушно уточнил:

— Прям так и сказал? Нужно быть толстокожим?

— Именно так.

— А в каком контексте?

— Я спрашивал, от кого он узнал про матрешку.

— Интересно, интересно… — Шестаков направился к выходу.

— Что интересно? Вам это о чем-то говорит?

Леонид Сергеевич остановился и пристально посмотрел на Капралова.

— Нет, ни о чем, — сказал он после паузы, и Капралов почувствовал, что начинает злиться. — Думаю, вы понимаете, сейчас не самое простое время. Давайте мы это дело немного притормозим…

Он взялся за ручку двери, но Капралов опустил свою ладонь поверх его.

— Так не пойдет! Я думал, мы вместе этим занимаемся. Чего вы боитесь?