Царь мира

Поначалу и сам Дарби не смог бы объяснить, почему, будучи профессионалом, он не смог скрыть своих чувств, но позже, когда он вышел наконец из гостиной, понял, в чем дело, просто Джин была дьявольски похожа на его жену Энн, убитую эфэлом. Потому и бормотал бедняга Максвелл, он же Мак-Гроу: «Этот ублюдок хочет отнять и ее, отнять у меня», — не сознавая очевидного факта, что Джин вовсе не принадлежала ему. Но разве можно объяснить что-то с позиций рассудка человеку, близкому к безумию от вновь нахлынувшего на него осознания непоправимой потери, от того, что снова, сам того не зная, Эдик Власов вмешался в его жизнь и лишил его возможности ожить, почувствовать себя человеком, мужчиной? И теперь, угрюмо понял Дарби, только смерть этого ублюдка поможет Максвеллу вернуться к жизни.

* * *

Джин Ферндейл еще ни разу не видела такой роскоши, как в той спальне, где ее разместили. Но ее восторгов хватило минут на пять, потом она вспомнила, чем заплатила за все это великолепие, вспомнила предсмертный храп Форса и его великолепное тело, распростертое в грязи на просеке, и заплакала, присев на краешек огромного кресла.

Когда Эдик вошел, она продолжала всхлипывать и посмотрела на него невидящими глазами. Он открыл мини-бар, достал два бокала и, плеснув в них виски, подошел к ней.

— Please, drink, — сказал он, улыбаясь и вкладывая в ее ручку бокал.

Они выпили вместе, Джин поморщилась, но Эдик опять принес наполовину наполненные бокалы. Она хотела отказаться, но он улыбался и настойчиво, разжимая ее тонкие пальчики одной рукой, другой вкладывал в них бокал. Много ли нужно было шестнадцатилетней девчонке, ни разу не пробовавшей крепких напитков? Через пять минут комната поплыла перед ее глазами, а Царь стоял перед ней на коленях, положив одну руку на ручку кресла, а вторую на бедро Джин. И эта рука была горячей и живой, пальцы ее потихоньку сжимались, скользили, подбираясь к лону, и Джин часто дышала и улыбалась, не зная, что ей делать. Эдик вдруг вспомнил ту школьницу из Васильевска, как он жадно тогда ее раздевал, почти насиловал. Сейчас ему хотелось другого. И он не знал, как объяснить Джин, что она должна делать, не приглашать же Дарби в переводчики.

— Джин, — сказал он и расстегнул верхнюю пуговицу на своей рубашке, — please, do it… you… I want… — Он снова застегнул пуговицу, ласково взял ее руку, приблизил к вороту рубашки и повторил: — Please, do it.

Она кивнула, понимая, что он хочет, но не была уверена, что это будет правильно с ее стороны. Но он был Царь, он мог и приказать, и Джин была в его власти, хотя женское чутье подсказывало, что ее власть над ним могла быть не меньшей. Пьяно улыбнувшись, она стала расстегивать пуговицы его рубашки, прикасаясь к его разгоряченному телу холодными тонкими пальчиками, и у него голова кружилась то ли от этих прикосновений, то ли от виски. Она расстегнула пуговицы до пояса, он подался вперед, кивая ей и улыбаясь, и тогда ее ладони скользнули по его плечам, снимая рубашку.

Джин не была девственницей, ей уже доводилось иметь дело с парнями. Но в эту минуту все было иначе, и она понимала, что от ее поведения зависит ее судьба, хотя и не знала, к чему стремится, что хочет от нее этот странный человек…

Он выпрямился, поднявшись с колена, и положил руку на пояс. Она посмотрела на него снизу вверх и увидела, что он продолжает улыбаться, но на лице его так явно читалось возбуждение, что Джин стало страшно. Ей казалось, что он сейчас набросится на нее, как тот тип после танцулек, — он вызвался проводить ее и, едва они зашли в темный подлесок, повалил на землю и молча овладел Джин, не сказав ни слова ни до, ни после этого.

Джин еще не приходилось самой раздевать мужчин. Она стала расстегивать брюки Эдику, остановилась — она вдруг подумала, что он собирается заняться с ней «французской любовью», и усмехнулась про себя. Когда она спустила его брюки, Эдик вдруг схватил Джин за волосы и прижал к себе, потом отпустил ее и снова хрипло сказал по-английски:

— Yes, do it… so… yes…

Она сняла с него трусы, ожидая, что он сейчас повторит свой жест… Но он шагнул назад, тяжело дыша, и громко сказал:

— Now you, you. — И жестами показал ей, что она должна раздеться сама. Эдику очень хотелось, чтобы эта девчонка сама отдалась ему, как бы желая этого больше, чем он. Это была иллюзия, конечно. Не будь он владельцем этой роскоши, она бы, скорее всего, рассмеялась ему в лицо, но он продолжал ставить этот спектакль, словно надеясь, что истинная страсть родится в игре.