Царь-монах. Государи и самозванцы на русском престоле

– Сложно однозначно ответить на этот вопрос. Достигнув давно желанной власти, Шуйский столь же озабочен был желанием вытравить всё, что могло свидетельствовать о личности правителя, погибшего 17 мая. Подобно тому, как он же сумел достигнуть полного затемнения вопроса об Углическом царевиче… Совершив в 1606 году известное деяние, которому желал он придать значение законности и патриотического подвига, Шуйский столь же озабочен был созданием вокруг себя атмосферы сочувствия… – отвечал граф, накладывая варенье из вазы в блюдце.

– Да, Сергей Дмитриевич, ведь были же сочинения современников, оправдывавших Шуйского? – опережая окончание ответа, вновь задала вопрос дама.

– Разумеется, – наморщив лоб и переключаясь на иную сторону темы, отвечал, граф. – Шуйскому было необходимо создать вокруг себя кольцо сочувствующих ему писателей и прославителей. Это было необходимо, дабы сбить устремления желающих, напасть на подлинный след. Таким образом, вокруг нового правителя сложился круг «Шуйского похлебцев». К ним можно отнести и Варлаама с его «Изветом», и автора «Иного сказания», и даже иностранцев – Исаака Массу, и Петера Петрея. Среди них были и поляки, которые вступили в связь с Шуйским после переворота. Все они были, кто тайным, кто явным сторонниками нового царя.

– Помилуйте, Ваше сиятельство! Ведь именно Шуйскому пришлось вынести все тяготы, связанные с «Тушинским лагерем» под Москвой. Там во множестве были поляки, подвергшиеся унижениям и аресту в ходе переворота в Москве и с ожесточением рвавшиеся в Москву, будто бы горевшие желанием отомстить за Расстригу.

– Э, нет, сударыня! Причин мстить за Расстригу у польского правительства и у короля не было. Гораздо более негодовать должны были те, кто сочувствовал не только Расстриге, но и широкому замыслу на него возлагаемому; той объединительной идее, что сказалась путём двойного наследства короля Батория и Грозного царя. Провал этого замысла более всего должен был возмущать зарубежных его сторонников, так давно желавших свести с престола «шведского сына», а то и «отодраться» от Польши. В их лице мы видим православную русско-литовскую знать и панство. А если внимательно изучить документы Московского архива Министерства иностранных дел, то станет ясно, что таковыми являлись собственно элементы литовские и волынские…

– И выходит… – осмысливая сказанное, промолвила дама.

– Да, да… «Тушинский вор», главным образом, – создание этих недовольных.

* * *

Крещёного еврея Дмитро Нагия батюшка Фёдор Никольский, настоятель одного из лучших приходских храмов Могилёва, приказал высечь розгами и выгнать из дома. Хоть и толковый учитель церковно-славянского языка был этот Нагий, но любил иногда залить глаза вином иль пивом, да и покурить табаку. Ведь всего-то двадцать три года было молодому человеку и потому хотелось ему порой покуролесить и погулять. Правда, о возрасте своём знал он очень приблизительно.

Терпеть не мог отец Фёдор табачного запаха – «тютюна» – этого «зловредного зелья», что привозили купцы из Голландии и из Восточной Пруссии. Прежде чем выгнать из дома, велел отец Фёдор своим слугам дать учителю, «для просветления ума» десять розог. Розги всегда замочены были в кадке, стоявшей в сенях у батюшки в доме. Теперь Дмитро, поглаживая и слегка почёсывая изрисованную спину и поясницу, сидел в углу корчмы на лавке, и со слезами на глазах пил из грубой глиняной кружки пиво, купленное на последние гроши. Горестные мысли крутились в его голове и одолевали его душу. В мыслях своих был он откровенен перед самим собой и мыслями этими укорял Творца. А от того становилось ему на душе ещё горше и тоскливее.

– И зачем только родила меня моя матушка на свет Божий!? Ведь не ведаю яз ни отца, ни матери своих. Добрые православные люди приютили меня, окрестили и какое-то время поили и кормили. Своих чад не имели, потому и взяли несчастного приёмыша. Благо хоть старый монах из Шклова обучил меня Священному Писанию и грамоте. Правда, зачем только крестили меня? Ведь обрезан яз во младенчестве. Теперь же ни иудей, да и православным нужен ли? Господи, и зачем толико Ты дал мне народиться несчастному, да бедному нищеброду? И зачем яз нужен Тебе на белом свете? – так думал этот бедный молодой человек, который и зимой, и летом носил одну и ту же одежду (потёртый кожух и баранью шапку) и не всегда мог добыть себе кусок хлеба.