Царь-монах. Государи и самозванцы на русском престоле

Оршанский староста Андрей Иванович Сапега, младший брат великого литовского канцлера Льва Сапеги, встретил посольство из Путивля радушно и оказал ему тёплый приём в городском замке. Он словно ждал приезда русских послов. Это был старый и опытный дипломат и воевода, прошедший хорошую школу политических интриг и внешней разведки. В своё время – с 1585 года – верно служил он королю польскому Стефану Баторию. В 1596 году в качестве главы витебской и мстиславской шляхты и под рукой воеводы Крыштофа Радзивилла («Перуна») участвовал в подавлении восстания Наливайко. В 1597–1600 годах Андрей Сапега уже постоянно служил на московской границе, передавая брату Льву и Крыштофу Радзивиллу секретные сведения о делах в России, полученные с помощью соглядатаев и лазутчиков. В 1588 году он получил важный пост старосты Оршанского. Одновременно, пользуясь доверием короля Сигизмунда и своего старшего брата – великого канцлера, он в 1600–1605 годах занимал пост каштеляна Витебского, а с 1605 года руководил и Мстиславским воеводством. А та крепость Мстиславль на самом московском рубеже стоит. Т. е. по всем важнейшим делам, связанным с военным и политическим положением на границе между Белой Русью и Смоленщиной (между Великим княжеством Литовским-Русским и Московским царством) был он столь осведомлен, что никто другой среди русско-литовской знати даже не пытался занять его место. Все дела этого пограничья, как и множество других, связанных с отношениями между Вильно и Москвой, решал именно он.

После официального приёма и щедрого застолья, устроенного паном старостой, на следующий день вечером в его доме, что располагался в Оршанском замке, состоялся тайный совет с главными членами посольства. В трапезной палате его дома за длинным дубовым столом восседало и вело беседу десять человек. Ярко горели свечи в старинных бронзовых канделябрах и подсвечниках. Блики света отражались в венецианских зеркалах, играли на рыцарских доспехах позднего готического и максимилианова образца, расставленных у стен, на лезвиях древних мечей, секир и алебард, на полотнах портретов и фламандских пейзажах. На столе, крытом дорогой парчовой скатертью, стояли кувшины и стеклянные сулеи с дорогими винами и доброй горилкой. Также на столе располагались блюда с лёгкой закуской: орехами, сваренными в меду, медовыми сотами, черносливом, изюмом, ломтиками вяленой дыни, пряниками. Участники совета угощались хмельным. Наливали каждому по его желанию по чашам и бокалам, литым из дорогого цветного стекла, двое доверенных слуг. Эти двое хранили полное молчание и только кланялись гостям и приглашённым, когда подносили кувшины и сулеи. Говорили только члены посольства, да сам хозяин стола. Ближние из его окружения тоже молчали, но пили вино.

– И что же, панове-посылы, вы желали зрети и вызнати в Самборе? – с хитрой улыбкой на устах спрашивает седобородый Оршанский староста, слегка покручивая седой ус.

– Мы, пан Андрей, наслышаны суть, что тот, кто ся назвал именем царя Димитрия, скрывает ся в Самборе в латынском монастыре. И воевода наш Иван Болотников, что ныне укрепился в граде Колуге, сам не единожды беседу с оным маял, – отвечает за всех, с укором поглядывая на смущённых казачьих предводителей, князь Иван Мосальский.

– Добже осведомлены, панове, мы о сем деле. Известно нам и много друго. Сей Болотников, не раз псал в Самбор к дружине (жене) Георгия Мнишка, – пояснил пан староста, разглаживая длинные седые усы.

– Того, ясновельможный пан Анджей, не слыхивали. Знаемо толи-ко, что Болотников многократно пытался вызвать государя из-за литовского рубежа, – отвечает Старовский.

– Да, сие нам ведомо. Но Болотников же, егда уразумел, что тот, кто выдавал себя за Димитрия в Самборе, не есть таков, псал в Самбор, дабы кто ни есть из ближних Мнишка, выдал бы себя за Димитрия и поспешил в Московию, – отпивая глоток вина, молвит Сапега. Он внимательно обводит взглядом проницательных карих глаз послов, пытаясь прочесть на их лицах отклик на свои слова.

– Не уж ли, и вправду, убиен бысть царь Димитрий на Москве? – негромко, с горечью в голосе задаёт вопрос атаман Фёдор Нагиба. На лике атамана скорбь…

– Царь Димитр убиен в Кремле! В том нет и тени сомненья. Наши польски друзья, что остались в московитском полоне своими очами зрели исполнение заговора, убийство царя и довели нам, – с нотками стали в голосе высказался Оршанский староста.

– А хто ж тот, шо ся в Самборе за царя спасённого выдавал? – простуженно-пропитым, сиплым голосом неожиданно спрашивает «Пётр».

– Тот, кто за государя Димитрия ся выдавал и речи с Болотниковым вёл в монашеском платье – суть вор и лайдак из московитских дворян – Михалко Молчанов, – с некоторым вызовом в голосе отвечает Сапега. – Ныне уж он опознан и о своём прошлом молчит…