Царь нигилистов 2

Гогель с Зиновьевым смотрели на это в некоторой растерянности, однако, так как государь сидел и улыбался, безобразия не пресекали.

— Ну, я спокоен за будущее российской авиации, — прокомментировал Саша.

— А что такое авиация? — спросил копия Никсы Коля.

Саша не был уверен, на «вы» они с Колей или на «ты», но Никса говорил «ты», так что решил, что и ему можно.

— Вот, Коля, представь себе, что каждая из этих игрушек сделана из металла и размером с эту комнату, — сказал Саша. — И над этим парком Александрия, Финским заливом и Петербургом кружат в небе штук сто. Это и называется «авиация».

— Металлическая точно не полетит, — заявил Коля.

— Ну, не железная же! — возразил Саша. — Алюминиевая, например.

— Саш, алюминий дороже золота, — проинформировал Коля.

— Почему? — спросил Саша. — Электролиз же известен. Гальванопластика — это же электролиз…

И прикусил язык.

Он смутно помнил из школьной программы, что алюминий получают электролитическим способом из расплава бокситов, но совсем не помнил, в каком году это придумали.

— Электролиз? — переспросил Коля. — Я кажется что-то слышал.

— Мне казалось, что алюминий получают электролизом, — проговорил Саша. — Может быть, ошибаюсь.

— Не ошибаешься, — уверенно сказал Коля. — Мне кто-то из учителей рассказывал.

Наконец, всю буйную компанию пригласили к столу. Никса встал перед тортом и старательно задул свечи.

За чаем Саша изучал расклады. Сережа Шереметьев явно симпатизировал младшей нифметке Тине, по крайней мере, украдкой поглядывал на нее. Зато старшая нимфетка Женя с интересом посматривала на Сашу. Ну, как всегда: «я опять гляжу на вас, а вы глядите на него, а он глядит в пространство».

Хотелось построить граф отношений. Года через два-три точно придется утешать весь этот детский сад.

Все-таки, чтобы управлять людьми IQ не так важен, как EQ. В общем-то, первый только для того, чтобы уметь отличить гения от мошенника и истину от полной лажи. На остальное можно людей найти. Главное понимать, что во всем ты корифеем быть не можешь, и твои подчиненные будут все равно компетентнее тебя, хотя бы в своих областях.

А эмоциональный интеллект нужен для того, чтобы это терпеть и при этом не дать им съесть друг друга.

Между прочим, ко всем четырем не упомянутым Никсой подросткам присутствующие обращались «Ваше Высочество». Кроме того, младшую нимфетку периодически называли «Екатерина Петровна», а старшую «Евгения Максимильяновна». А Сашу и Колю: «Александр Петрович» и «Николай Максимилианович».

И только для Никсы и Володи они были Тиной, Женей, Сашей и Колей.

Саша подозревал, что привилегией называть их по именам обладает еще он сам и князь Мегрелии Нико Первый, но десятилетний Дадиани стеснялся и помалкивал.

После чая Саша спел под гитару что побезобиднее: «Марию», «Балаган» и «Город золотой».

— У этих стихов один автор? — спросил семнадцатилетний поэт Паша Козлов. — Кажется, что разные.

— Разные, — признался Саша. — Про второе даже есть версия, что это перевод с французского. Что автор из средневековых вагантов. Но не уверен, я не видел французского оригинала. И перевод не мой. Андрея… или Анри… Волохонского, кажется. Я почти ничего не знаю про автора, кроме того, что он, вроде, действительно увлекался средневековьем.

— А первый?

— Михаил Щербаков, — сказал Саша. — Что про него известно? То ли из провинциальных дворян, то из попов. Окончил историко-филологический факультет Московского университета.

— Заметно, — прокомментировал Козлов.

— Щербаков — дворянская фамилия, — прокомментировал старший из Мейендорфов. — И действительно провинциальная.

— Значит, так и есть, барон, — кивнул Саша.

Он не был уверен, что обращение в духе «Войны и мира» прокатит. Но обращение прокатило.

— Я думал, что стихи твои, — заметил Никса.

— Я никогда этого не говорил, — сказал Саша. — И не то, чтобы у меня совсем нет совести.

— Странно, — заметил Козлов. — Стихи отличные, а автор совсем неизвестен.

— Не вижу ничего странного, — возразил Саша. — Многих гениев открывали после смерти. И скольких еще мы совсем не знаем! Кто-то нашел в библиотеке сборник забытых пьес некого Шекспира, и — вуаля — вот он величайший бард всех времен и народов.

— Театр «Глобус» был известен при жизни Шекспира, — возразил Козлов.

— Но забыт после смерти, — заметил Саша. — Честно говоря, я не помню годы жизни Щербакова.

— Я слышал про песню под названием «Трубач», — тихо сказал четырнадцатилетний Николай Адлерберг.

— Боже мой! — удивился Саша. — Откуда?

— В Пажеском корпусе ходит список, — еще тише сказал Адлерберг. — Говорят, пришел из кадетского. Но он неполный.

— У меня есть личный цензор, граф, — заметил Саша.

И посмотрел на Никсу.

— Не здесь и не сейчас, — тихо сказал брат.

— Так точно, — вздохнул Саша. — Но цензура — зло.

— В данном случае точно нет, — возразил Никса.

И покосился сначала на папа́, потом на Зиновьева, а потом на Гогеля, как бы измеряя расстояние. Результаты измерений были признаны неудовлетворительными: брат недовольно поморщился.