Читаем Царь всех болезней. Биография рака полностью

Царь всех болезней. Биография рака

В следующий раз ученые подобрались к причинам рака – и едва не нащупали центральный узел канцерогенеза – через несколько десятилетий после странной бразильской истории. В 1910-х Томас Морган заметил, что в его мушиных стаях время от времени появляются мутанты (так биологи часто называют особей, отличных от обычных). В огромной стае мух с нормальными крыльями он иногда находил “уродца” с деформированными или изрезанными по краю крыльями. Морган установил, что эти отклонения обусловлены нарушениями (мутациями) в генах и передаются следующим поколениям мушек.

Но что вызывало эти мутации? В 1928 году Герман Мёллер, еще один ученик Моргана, обнаружил, что рентгеновское излучение многократно повышает частоту мутаций у дрозофил[820]. В опытах Моргана дрозофилы мутировали спонтанно, естественным путем. Как выяснилось позже, при удвоении – репликации – ДНК перед клеточным делением нередко происходят сбои и ошибки, ведущие к таким вот случайным изменениям в генах. Мёллер выяснил, что частоту подобных изменений можно увеличить. Бомбардируя дрозофил рентгеновскими лучами, он мог создавать сотни мутантов за несколько месяцев – больше, чем Морган с коллегами получил за все 20 лет разведения мушек.

Связующая нить между икс-лучами и мутациями едва не привела Моргана и Мёллера к важнейшему онкологическому прозрению. Уже было известно, что ионизирующее излучение вызывает рак – вспомним хотя бы лейкемию Марии Склодовской-Кюри и рак языка у “радиевых девушек”. И если оно же вызывает мутации генов, то не могут ли подобные генетические изменения служить той самой “единой причиной” рака?

Если бы Мёллер и Морган, студент и наставник, объединили свои внушительные научные таланты, они, вероятно, ответили бы на этот вопрос, выявив принципиальную связь между мутациями и злокачественностью. Но, к сожалению, бывшие соратники превратились в озлобленных соперников. Ставший на старости лет сварливым и косным, Морган в полной мере не признавал теорию мутагенеза Мёллера, считая ее скорее вторичным наблюдением. Мёллер же, в свою очередь, был крайне обидчив и параноидален: ему казалось, будто Морган украл его идеи и пожинает незаслуженную славу. В 1932 году, перевезя свою лабораторию в Техас, Мёллер отправился в ближайший лесок и выпил пачку снотворного, пытаясь покончить с собой. Он выжил, но тревожность и депрессия постоянно одолевали его, в последние годы губительно сказываясь на научной продуктивности.

Морган упорно не верил в важность результатов работы с мушками для понимания болезней людей. В 1933 году он получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине за исследования генетики дрозофил, пролившие свет на роль хромосом в наследственности. (В 1946 году Нобелевскую премию независимо от своего учителя получил и Мёллер – за открытие мутагенного эффекта рентгеновского излучения.) Сам Морган писал о медицинской значимости своих работ весьма уничижительно: “На мой взгляд, важнейший вклад, внесенный генетикой в медицину, чисто интеллектуальный”. Он допускал, что когда-нибудь, в неопределенно далеком будущем, слияние генетики с медициной все же произойдет, и, “вероятно, тогда врач захочет позвать на консультацию своего приятеля-генетика”[821].

Онкологам 1940-х подобные консультации казались совсем уж неправдоподобными. Поиски внутренней, генетической причины рака после экспериментов Бовери зашли в тупик. В опухолевой ткани наблюдали патологические деления (митозы), но ни генетики, ни эмбриологи не могли ответить на ключевой вопрос: что так резко превращает митоз из идеально отрегулированной программы в полный хаос?

Более того, перед этим вопросом пасовало даже биологическое воображение. Бовери совершил головокружительный скачок от морских ежей к карциномам, а Морган – от гороха к плодовым мушкам отчасти потому, что и сама биология непринужденно скакала от организма к организму, повсюду обнаруживая все те же принципиальные клеточные схемы, заложенные в структуру всего живого. Перенести логику этих схем на человеческие болезни оказалось гораздо сложнее. Морган собрал в Колумбийском университете огромную коллекцию уродливых дрозофил, но ни одно из их уродств даже отдаленно не напоминало реальные человеческие патологии. Мысль о том, что врач-онколог позовет “приятеля-генетика” проконсультироваться по вопросам патофизиологии рака, казалась смехотворной.

В 1970-х онкологи вернутся к языку генов и мутаций, но для этого возвращения и выяснения “единой причины” рака им придется еще полвека окольными путями пробираться сквозь дебри новой биологии.